Сибирские огни, 1935, № 5

34 ua i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i i iHi iui i i i i i 111»1111111111111!1№1!1»|||11!111Ш Ф. БЕРЕЗОВСКИЙ» — Ну, перестань, казак! .. — Маленький ты, что ли? — Ну, раскажи, в чем дело? — Ну, будет!., довольно! ., перестань!.. Всхлипывая, казак стал рассказывать: — Об'явили мне седни... окончательно об'явили!.. Привлекают меня... по смертной!.. — Ну, что же1 за; бе^а, — мягко утешал его Разницын. — При- влечение это еще не осуждение... Будет еще суд... У тебя будет заг щитник... — Да ведь засудят! .. — взвыл казак. — Казнят они меня! Каз- нят!.. И опять камеру огласил дикий рев: — А-а-а-а!.. А-а-а!.. Сук-ки-ин сы-ы-ын!.. А-а-а-а!.. Подле-е-ец-ц! .. Варва-ар-рр!.. А-а-а-а! .. Мы не поняли — кого он ругал, плача и завывая. На этот раз казака никто не стал утешать — решили, что сам лучше успокоится. Казгк повыл, повсхлипывал и умолк. Вскоре он уснул. Уснула и вся /камера. А утром, после чая, казак сел около меня на нары и, точно желая оправдаться, тихо заговорил: — Вот, вишь, товарищ Березовский. .. Сколь этот палач наделал зверств. .. а хто в ответе? Опять же мы, рядовые. .. А мы чо понимаем в политике?.. Опять же темны мы... Казака, видимо, преследовали образы Калмыкова и его жертв. Он говорил: — Сам, варнак, сережки из ушей у живых женщин с мясом вы- рывал... Нам велел у арестованных пальцы с кольцами шашкой отру- бать... Живых людей в паровозные топки бросать... А теперьча мне— смертная с т а т ь я- Казак кинулся в свой угол, упал на подушку и завыл. — У-у-у-у!.. Стенька стал утешать его. Но казак выл и всхлипывал — долго и муторно. В этот день он выл несколько раз. , Утешали его все. Жизнь камеры расстроилась. Глядя на казака, я вспоминал кавказский фронт империалисти- ческой войны. Вспоминал, как там вели себя казаки. Они зверски расправлялись с беззащитным и безоружным населением Турции, не успевшим эвакуироваться из занимаемых русскими войсками дере- вень. Зато в настоящих боях казаки были подлинными трусами. Сей- час в камере казак еще раз показал эту свою звериную трусость. Вечером перед сном казак опять заревел. На этот раз он всхли- пывал и скулил, как щенок. Его вой надоел всем. Никто не утешал его. Вдруг лежавший рядом с ним Стенька схватил его за плечи и по- трясая закричал: — Да перестань же ты, сатана!.. Надоел, чертяга!.. Перестань!.. Но казак тыкался носом в подушку, всхлипывал и выл: — У-у-у-у!.. У-у-у-у!.. — Да перестань же! — взревел опять Стенька. — Шо? Жизнь свою поганую жалко? .. У-у-у! .. Гад! .. Стенька ударил казака локтем в бок и угрожающе произнес: — Убью, гада!.. Замолчь! .. Казак поднял от подушки мокрое от слез лицо, посмотрел удив- ленными глазами на Стеньку и покорно сказал: — Ладно. .. не буду... больше. .. Он замолчал и больше уже ни разу не плакал. Пользуясь расстройством камерной жизни, вызванным поведени-