Сибирские огни, 1935, № 5

1 6 2 1}ШШ!ТШПТТНПТ1ПШШ!ТШ1Г<ЙШ1!ШШШ)Ш1ШТ!№ТГТШ[1!ТЛТ1ШТШШШ К Р И Т И КА И Б И Б Л И О Г Р А Ф И Я даже привиллегированная верхушка общества, эти господа положения, с голо- вой поглощены борьбой за прибыль, за победу над своим конкурентом, в это время в советской стране человек является подлинным хозяином вещей, он под- чинил себе науку, технику, культуру и все это для себя, для личного роста, а не для убийства или угнетения других. Это большой и 1 глубокий вопрос нашей эпохи, тов. Коптелов! Писатель за' границей растет в одиночку, он живет на свой страх и риск. Он не рад, если его коллега по перу имеет удачу, так как это значит, что удачник отнимает кусок хлеба у неудачника. А у нас миллионы радуются каждому успеху това- рища. У на|с и в писательской среде начинает развиваться «чувство сорадова- ншя», как об этом прекрасно сказал М. М. Пришвин. В такой среде даже самый незаметный человеческий талант, который в условиях капиталистической жадно- сти и звериной борьбы обязательно погиб бы, зачах, не проявился бы, в такой среде, как наша, он разовьется, окрепнет, и, наконец, расцветет во всю силу своих возможностей! Невольно напрашивается параллель с прошлым. В статье Белинского, на которую выше я уже ссылался, есть несколько мест, посвященных вопросу об отношении общества и поэта. Правда, в этом вопросе великий критик стоял на ошибочной точке зрения,, считая, что «самой природой поэт поставлен во враждебные отношения с об- ществом», но убийственная характеристика общественных отношений своей эпо- хи дана Белинским с ужасающей правдивостью. Вот одно из его многих выска- зываний: «...в наше время... истинный талант и даже гений может точно умереть с г о- лоду, обессиленный отчаянной борьбой с внешней жизнью, непризнанный, по- руганный!». А что означала в устах Белинского «внешняя жизнь»? Это — тупой фео- дально-бюрократический строй, олицетворяемый прогнившим аппаратом госу- дарственной власти с монархом-вешателем во главе, строй, отправивший в мо- гилу величайшего поэта эпохи Пушкина, повесивший декабристов, замучивший сотни великих людей своего времени. И tydT, когда я читаю эти строки Белинского, когда в моем воображении встают страшные силуэты виселиц, картины умирающего на снегу Пушкина, от- равившегося Радищева, привязанного к позорному столбу Чернышевского, — я беру стенограмму обсуждения вашего, т. Коптелов, романа руководящими ра- ботниками Ойротии, и мне достаточно одного этого факта, чтобы понять всю глубочайшую разницу между двумя эпохами. Да, действительно, мы счастливые люди! Стенограмма речей крупнейших партийных и советских работников, - а также и рядовых читателей Ойротии осо- бенно поражает одним своим качеством: каждое выступление проникнуто глу- боким желанием помочь Вам поскорее изжить естественные болезни роста, по- скорее сформироваться в крепкого, серьезного советского писателя. Скажите, можно ли в обстановке такого внимания, такой дружеской заботы, такой глубокой, бескорыстной помощи, можно ли, говорю я, затеряться, зачах- нуть и — уж тем более — помереть с голоду?!. Я говорю это к тому еще, что, поскольку в советских условиях писатель не тратит энергию на преодоление препятствий «внешней жизни», он имеет воз- можность и обязан полностью отдавать ее творчеству, литературе. Значит, он может давать и больше, и лучше. Значит, дело только в том, чтобы работать честно, серьезно, усидчиво и не зазнаваться. Не зазна)ваться! Об этом нужно сказать во всю силу нашего голоса. Опас- ность зазнайства у нас, в писательской среде, налицо. Даже не опасность, а уже и самое зазнайство. Блестящие условия для творческого роста и личного совер- шенствования писателя некоторыми товарищами расцениваются как право на лень, на безделье. Разве не обидно, что у нас есть писатели с большой извест- ностью, которые за две пятилетки не написали ни одной серьезной строчки и продолжают жить на «дивиденды» от старой литературной славы. Это явление совершенно нетерпимо и свидетельствует лишь о том, что у зазнавшихся това- рищей очень сильны навыки старой мелкобуржуазной среды. Но почему я об этоил говорю именно сейчас, в письме о «Великом кочевьи»?— спросите Вы меня. — Надеюсь, —• скажете Вы, — меня в зазнайстве вы уличать не собираетесь? Конечно, не собираюсь. Для этого я не имею еще никаких оснований. Боль- ше того, —< сравнительная быстрота, с которой Вы написали вторую книгу, сви - детельствует о том, что Вы работаете много и продуктивно. Но благоприятные условия для творчества и издания своих произведений, несомненно, могут поро- дить опасность зазнайства. Писатель начинает незаметно для себя ослаблять ра- боту над произведением. Есть у нас ведь такие товарищи, которые, издав одну- две неплохих книжки, начинают думать, что они достигли совершенства. Это глубочайшая ошибка и я бы хотел всемерно предупредить Вас от нее. Даже