Сибирские огни, 1935, № 5

6 wwiiiininiiiiaiiiiiiiiB 1ИН111ШШШ11!1Ш№Н1111!ЯН11Ш! Ф. БЕРЕЗОВСКИЙ — Товарищи! — кричит дежурный. — Черти! Скоро поверка!.. Но отяжелевшие веки не поднимаются. Наконец, я употребляю последние усилия и с трудом открываю глаза. Камера наполнена утренним светом. Чувствуется, что день опять будет солнечный и жаркий; опять будет духота; опять — мука. Припоминаю события минувших суток, и грудь моя мгновенно наполняется тоской и тревогой. Вчера утром увели в чешскую контрразведку товарища Пучка- рева. Мы знаем, что в контрразведке чехи применяют средневековые пытки и уже многих большевиков замучили на-смерть. В полночь тюрьму навестили русские офицеры; они забрали из нашей камеры татарского большевика и мы не знаем, куда его увезли. Чтобы отделаться от тревоги и отогнать сон, настойчиво всма- триваюсь в фигуру дежурного, прислушиваюсь к его голосу. Стоя на нарах, он натягивает брюки и покрикивает на нас: — Ну, ну, вставайте! Понежились и довольно! .. Темнорусая голова у дежурного всклокочена, лицо, обтянутое темнорусым пушком, необычайно бледное, глаза красные, а под гла- зами синяки; голос глухой. На нарах слышится позевывание. Проснувшиеся товарищи кря- кают, сморкаются. Но никто не встает. .. И мне не хочется вставать. Чувствую, что тело мое, искусанное за ночь клопами, вшами и блохами, наполнилось тупой и болезнен- ной тяжестью; руки и ноги кажутся неповоротливыми колодами. Лежу с открытыми глазами и рассматриваю камеру, в которой я провел уже несколько дней. Наша камера — угловая, с двумя маленькими оконцами под по- толком. Оконца обращены на запад — к Тобольской улице, в одном из них есть форточка — есть возможность проветривать камеру; но в жаркие дни сколько не проветривай, все равно в камере тесно и душно. Площадь камеры равна восемнадцати или двадцати метрам, а нас набили сюда семнадцать человек — выходит немножко боль- ше метра на брата. В других камерах такая же теснота и духота. Царским правительством тюрьма рассчитана на двести человек, а эсе- ры и чехи натолкали сюда до тысячи. Камера низенькая, продолговатая, с потрескавшимися, облупив- шимися и засаленными стенами, по которым, точно гирлянды горо- щатого перца, нанизанного на нитки, протянулись в разных направ- лениях вереницы прижавшихся друг к другу клопов; этим жирным коричневым горохом забиты все углы камеры — от нар и до по- толка; гирлянды клопов висят под карнизами и в щелях потолка темнокоричневым горохом катаются клопы по серым стенам камеры и по такой же серой печке; клопами забиты и нары — толстые и черные, засаленные и отполированные грязью, человеческим потом и раздавленными клопами. Нары занимают у нас большую часть камеры; широким черным настилом опоясывают они западную и северную стены камеры — вплоть до печки, стоящей у восточной стены, близ входной двери. Посреди камеры, около нар грубый стол длиной в три аршина и шириной ровно аршин. Стол тоже древний, так же, как и нары, он засален и кажется черным, отполированным. Около стола две почер- невшие скамейки и две табуретки. На скамейках и на табуретках ле- жат наши сундучки и узелки с вещами, которые мы убираем с нар на; ночь; на столе — книги и тетради. Книги лежат только «дозво- ленные», по преимуществу, взятые из тюремной библиотеки, а «за-