Сибирские огни, 1935, № 4

46 ЦЛ11М. И1111 1И1ШЯИЯИШЙММЯИИИЮСТ54!Л1МШШВИ111>1И>1И)ЯМШИ№11!1№ИНШ1^1 Н. ЧЕРТОВА — ...С утра только слушок-то был... знать бы раньше... всю бы дружину в леса..', ищи там, — запинаясь, говорил Иван. — Сам убег бы, господи, иуда я с детьми в случае чего? — всхлипывала Софья. — ...Стеля кругом, куда побежишь! — В борот, а што... — Далеко. Опоздал... бумаги жгли, винтовки прятали, вон стоит без затвору... эка, начальник — и сам наперед побежит, — не заяц! Восьмерых в леса проводил... Молчи, баба! На шестке сонно верещал сверчок, внизу, под полатями свалились кучей и сопели ребятишки. В избе стоял густой, теплый запах пар- ного молока и новой овчины... Иван вздохнул и повернулся спиной к жене, медленно пронеся перед ней свое желтое, усталое лицо в чер- ном обводе бороды. ...Деревня, молчаливой толпой встретившая солдат, теперь шушу- калась, вздыхала. Избы, которые побольше, показистее, разбухли от неожиданных постояльцев, и в них мигали беспокойные огоньки, на дворах ржали лошади... Обычную немую тишину делеко за полночь разрывал чужой твердый шаг, размашистые песни и непривычный звон шпор. В избах крестились, забивались на полати и лежали без сна в каменной тревоге: что будет, господи?! Утром поднялся ветер, сухой и горячий, по дорогам загуляла, закрутилась пыль. Толстая баба Федосья Казариха, вся пунцовая от жары, яростно месила хлебы, когда в омне закачалась рыжеволосая голова чувашки. У чувашки были полузакрытые, усталые глаза ста- рухи, грязные от слез, и лицо, все стянутое к сухому и пыльному рту. Она .пропела по-чувашски, тонко и горестно: — Манар жин-на кур нар-ны-ы ? На непонимающий взгляд Федосьи она облокотила коричневую руку о подоконник и с усилием выговорила: — ...Мою... муж... упушки... н-не витал... Ты? Тсякаев... им-мя? — Нету, милая! Цакаев? Знаю. А только не видала. Чувашка вскинула обе руки на голову, звякнули монеты на оже- релье: — У-у, хой-ха... плоха... Изыркащ... увеезли солдата, вон... Муж пропала... детей многа... плоха... ой! Казариха бросила квашню и высунулась из окна. Тогда чувашка, дрожа от слез и пересыпая речь родными словами, рассказала, что вчерашние солдаты ночью прискакали к ним на хутор, подняли мужа с постели и, как он был в исподнем белье, увезли куда-то... Федосья всплеснула руками. Чувашка пошла от окна, плечи ее вздрагивали, сзади, на красном фартучке, качались и звенели монеты, и Федосья увидела по полному телу и легкой походке, что чувашка совсем молодая. Тогда Федосья ощутила мгновенную, сильнейшую тревогу: она отскочила от окна, чистым столешником обвязала квашню с пухну- щим тестом, накинула платок и побежала в улицу. С улицы Федосью обдало пылью и людским тревожным говором. Мимо протряслась дебелая Гудиха. Она не слышала окрика. На ее сером лице застыл иопуг. По обоим порядкам сбились кучки народа. Они перекликались коротко, сдержанно и тоскливо, как вспугнутые птицы. Федосья догнала Гудиху и уцепила ее за толсгую руку. — Леоновна, чево ж такое, не пойму, господи?... Гудиха повернула к ней лицо, медленно, как слепая: — Што ты, Федосья?... Тут народ взбулгачилея... из конца в конец... вся Грачевка на дыбочках..: Где же ты была? Ивана Ману- шу увели, — так, милая, на полатях и лежал. Повели — кипенный