Сибирские огни, 1935, № 4

Л Ю Д И il!lll!lilllffil!llllllllll!!i!l!lllllilil!W 141 Девчата щебетали. И все, кто видел это победное шествие деда — ибо это была победа труда над хворью — улыбались хорошей улыбкой. — Там, дед, будет парк культуры и отдыха. Ты придешь туда посидеть на зеленой скамеечке. Будешь слушать музыку. Мы покажем тебе картины. Ты уви- дишь наши спектакли. Тополя разрастутся, будут шуметь листьями.. Будет сладко пахнуть акация. Хорошая жизнь, дед... В просторе улицы, уходившей на запад, виднелось озеро Эбейты. Оно лежало далеко от села — в восьми километрах. Но сейчас оно казалось близко. Словно поднялось к солнцу. Почти тридцать лет смотрел на это озеро дед. И ему казалось, что это не со- леная и горькая вода серебрится на солнце, а виден край какой-то огромной уро- ненной лопаты, блестящей от работы. Такой лопатой могут работать только бо- гатыри. Когда хмурились дни, когда рвал ветер солому с крыш, когда вихри под- нимали до неба паханую землю — Эбейты пропадало, его не было видно. Де д улыбался словам девчат и своим мыслям. ...Будет хорошая жизнь. Теперь можно этому поверить. — Она пришла уже к деду — эта хорошая жизнь. Разве нет у деда коровы? Она сейчас в поле. Дома для нее в прошлом году соорудил д ед саманный хлев, чтоб укрыть от зимних ветров и острого, сухого снега белой зимы. Разве нет своей хаты? Разве нет ку- риц и поросенка? Разве мало хлеба ссыпано в холодной половине хаты? Разве нет почета — ему, старому землекопу, который привык жить по чужим углам, есть с чужого стола? Разве не висит на стене портрет деда, вырезанный из страницы газеты «Советская Сибирь>? Будет парк культуры и отдыха. Будет кирпичный завод. Вместо саманных хат, вдоль улицы станут вряд высокие каменные дома. Люди торопятся в хорошую за- житочную жизнь. Кое-кто зажиточно жил и раньше. Когда в 1906 году, еще крепким сорокапя- тилетним мужиком дед пришел в Ново-Царицыно — в селе было много «оепких хозяев. Вот у того озерка, похожего на большую лужу, становилось до 18 сложных молотилок и локомобилей. Тимофей Леонтьевич Ковалев — сеял до 40-50 десятин. У него все: молотилка, паровая машина, сноповязалка, садилка. А вот Конон Пет- рович Донченко — был еще крепче. Он сеял до 200 десятин. У него было две мо- лотилки. У него двор и сараи заставлены машинами. Паровая машина крутила у него жернова мельницы. Другой Донченко — Терентий — имел большой деревян- ный дом. Теперь там деловая суета эмтээсовской конторы: жирно пропитанные керосином и маслом шоферы, овеянные пылью полей агрономы, председатели и полеводы колхозов, стук костяшек в комнате бухгалтерии, настойчивые плакаты, телефон у дверного косяка. Здесь часто кричат, надрываясь, работники эмтээс: — Борисовка! Борисовка! Татьяновка! Гвоздевка! Селивановка! И, услышав за десятки километров нетерпеливые вызовы, отвечают борисов- ские, селивановские люди. Урчит в черную трубку телефона — искаженно хрипло: — Я — Татьяновка! ...А выводок Кривошеевых? Их пять братьев. Парфен — второй — самый бо- гатый. У него — отара баранов, сложная молотилка и 'посев за сотню десятин. Братья пришли в Сибирь с одинаковыми мыслями: выбиться в люди на сибир- ских степных просторах, где можно легко обмануть кочевника-казака. Из этой семьи не выдался только один брат — Алексей. Сначала служил на действительной. Хозяйство разорилось, братья крепли, но не помогали. Только- только, придя со службы, стал налаживать немудрое хозяйство — взяли на япон- скую войну. Братья крепли, Алексей кормил вшей в окопах Манчжурии. Вернулся с японской ошеломленный и надломленный. Закусив губы, принялся за хозяйство. Бился, вместе с женой работал с утра до ночи, не доедал, не досыпал. Но поднять- ся не мог. Братья росли и крепли. Это были уже не братья, а враги. Они стали за какую-то иную черту, где уже легок был путь к наживе, к силе, к власти над мол- чаливыми и обозленными батраками и их семьями. Потом Алексей ушел на импе- риалистическую войну. Вернулся — и снова за свое хозяйство.