Сибирские огни, 1935, № 3

84 Е1!11111!111!1111!1111Ш1Н1!1!1!1]11Ш11Ш1!Ш! ВШ1Н А. К О П Т Е Л ОВ А сколько лет у нас в деревне болтали: « У них, у орды, лень-то в крови: все бока пролежали». Он тихо усмехнулся: «Попробуй, оттащи Борлая от хомута. Клещами не отдерешь». 2. Каждый день Борлай находил предлог, чтобы зайти в аил сред- него брата и хотя бы мимолетный взгляд бросить на сына. Иногда он брал ребенка на руки и ходил с ним по мужской половине жили- ща, вполголоса напевая: Глаза твои — свет месяца! Туловище твое — кровь месяца! «Материны глаза, добрые, — мысленно повторял он. — У ней все- гда в глазах был веселый свет...». Борлай знал жалостливое сердце еношенницы и всегда гнал от себя думы о том, что Муйна своего ребенка кормит сытнее, чем при- емыша, но не было дня, когда бы эти думы не возвращались. Он проявлял излишнюю заботливость о жене брата, вечерами привозил ей дрова, отдавал половину мяса убитых им куранов и обещал рань- ше, чем кому-либо другому, построить избушку. Это дало Утишке повод посмеяться над ним: — Свою бабу сберечь не мог, а теперь к братниной подкатыва- ется. Эти слова приставали к людям, как семена травы-липучки и в каждом аиле дали всходы. Когда Борлай услышал о таких разгово- рах, он выругался, хотел бежать к Утишке, а потом -плюнул: — Сколько березовый лист на земле ни шумит, а снег засыпет его: время похоронит лживые слова. Но Муйна стала разговаривать с ним сквозь зубы, успевала рань- ше его с'ездить за дровами. Это повергло Борлая в уныние. За чаем он молчал. Приглядевшись к другу, Миликей Никандрович озабоченно спро- сил: — Что-нибудь случилось? Почему ты такой сумеречный? Тот промолчал. — О детях заботиться? Оно, конечно, какая бы ни была хоро- шая женщина, а все-таки не мать родная. — Она, наверно, своих жалеет, а моих колотит. Ты не видел? — живо спросил Борлай. — Нет, она добрая... — Я хочу, чтобы она так же заботилась о моих, как о своих, по- могаю ей, а люди говорят... — А ты внимания на них не обращай, — посоветовал Охлупнев.— Людская молва, как хмель, всех оплетет, но, сам знаешь, хмель зелен только до зимы... — Мне надо в город ехать, на курсы, а детишки здесь... — Надолго? — На шесть месяцев. Миликей тряхнул головой. — Да, это хуже... Ну, ничего, как-нибудь... Поговорив с Охлупневым об от'езде, Борлай прошел в аил бра- та. Муйна шила мужу кисы. Чечек грелась у огня. Увидев отца, бро- силась к нему на шею. Приласкав дочь, Борлай холодно, не глядя на сношенницу, боясь ее укора, сказал: — Я поехал в город, до весны там пробуду. Корми моих ребя- тишек. У них нет матери... Ты им мать будешь... Он замолчал, крепко сжав губы и полузакрыв глаза.