Сибирские огни, 1935, № 3

В Е Л И К ОЕ К О Ч Е В ЬЕ Ш111111111!11111Ё1111! 4f ми» на плечах и широкую коричневую юбку 'С оборками. Переводчи- цу не раз просила перевести: — За то я тебя люблю, милая моя, что из тебя выйдет бабочка- чист отка. Однажды, выбрав -свободную минутку, они уселись на верхней ступеньке крыльца. Яманай задумчиво смотрела на оранжевые пруды облаков и на курящиеся вершины тор. Макрида Ивановна обняла ее и, в такт своим словам, похлопывала по плечу, будто ребенка убаю- кивала; голос ее был тих и плавен: — Жизнь прожить, милочка моя, не поле перейти. И не одна ты зачерпнула полные пригоршни из горючего ключа. Твое дело (моло- дое, может и на гладкую дорожку выберешься. Так оно и случится. В твои годы унывать не следует. А вот я все молодые годы промая- лась, аж страшно вспомнить. Так по кочкарнику и шла вое времячко. Даже ключева вода мне казалась горькими слезами. Она провела широкой и жесткой ладонью по сухим губам, стирая перегоревшую боль. Невысказанные думы о своем прошлом тесни- лись в ней, не давая покоя. -Сколько раз начинала жаловаться сосед- кам на -свою судьбу, но только -сердце растравляла: ооседки с презре- нием -отворачивались от нее, слывшей в селе бабой-гуленой, и -как плетьми полосовали: «Так тебе и надо, за миленышей -своих глаза лишилась, да -еще плачешься»; « худой -муж, другой бы на его месте не то што глаз, язык бы у тебя с корнем выдрал и морду на спину своротил — не -блуди». У ней не -было ни подруг, ни приятельниц. Ба- бы или стыдили ее, или засыпали упреками и грозили: « К моему не -вздумай подвалиться, последний глазишшо выдеру». Когда -открылся «Дом алтайки» и ее приняли туда, как лучшую швею и чи-стотку, она долго носила в -сердце детскую радость, веря, что там никто не будет упрекать. —- Хорошие-то мужики, милочка моя, редки, как грузди, — не- скоро их найдешь, — -продолжала она. — Все больше мухоморы на глаза попадаются: снаружи красивые, а внутри — яд, зло. Давно в ней созрело желание рассказать кому-нибудь всю свою жизнь, — верила, что -на -сердце -будет легче, — и она начала: — С малых лет, Яма-наюшка, жизнь -моя была безрадостной. Знать, -по судьбе моей бороной прошли. Вспомнив, что алтайка все -еще плохо понимает по-русски, она стала пересыпать речь алтайскими словами: — Отец — ада — жил бедно — тюремик. Стал меня корить. Не осмотрелась я и замуж выпорхнула. Думала, гладко жизнь польется. А вышло по-иному. Худо — яман. Видишь, губа-то какая у меня — это мне первый муж — эр — разбил. Робила я, робила, -спину ломала, а в добрые никогда войти не могла — все яман да яман. И слова для меня ласкового не было, кроме как: «Эй ты, бабенка!»... Ребеночка родить хотелось, сына — уул, но на несчастье все пустой ходила. Ни любови, ни ласки у -мужика моего не было, — куун ex. Натешится до- сыта, повернется -спиной ко мне и... Она -положила голову на руку и прилежно захрапела. И так всю ночь, -п-ока его петухи не разбудят. Ты ведь петуха-то не знаешь? Как тебе сказать? Она тихо прокукарекала. Неугомонные руки ее, зардевшееся ли- цо и глаз, то вспыхивавший радостью, то наливавшийся злостью, -передавали алтайке многое. Макрида Ивановна почувствовала, что Яманай понимает ее и продолжала с большой задушевностью, ощу- щая, как грудь -наполняется еще неиспытанным спокойствием: — Едва я дождалась, пока первый муж пропал — калар. Вздох- нула было маленько. А -потом за другого, дура, вылетела. Ну, и на- жила -себе мужика на руку горячего, с чугунным кулакам, чтоб ему