Сибирские огни, 1935, № 3

В Е Л И К ОЕ К О Ч Е В ЬЕ №aiBIBHiillinUW!imilMI!!!i!l!!!!!lilll!!!!lfl^ 29 жить тельце ребенка. Вторая остановила ее: — Мать говорила, чтобы рубашку одеть: так хочет отец. В новой берестяной люльке они .нашли рубашку, .сшитую из ста- рой ситцевой рубахи Борлая, одели ребенка, завернули в овчину и положили в люльку, которую привязали против кровати, за черную стропилину. Ребенок кричал, ему сунули в рот кусок бараньего сала на ниточке. — Пососи, пососи... — бормотала самая старая, жена Тюхте- ня. — А через три дня мать тебя авоим молочком кормить начнет. Борлай вернулся с березкой и укрепил ее над люлькой. Береза была его любимым деревом: он считал ее олицетворением чистоты, силы и всего прекрасного. Он угостил старух аракой. Они сели к ко- стру и закурили трубки. Отец думал о сыне, пожалел, что нет такого обычая, чтобы роди- тели сами давали имена своим детям. Он стал бы звать .сына простым словом — Город, воплощающим мощь и волю. Он подумал, что со- седи сочтут это неучтивым, и стал ждать первого гостя. Борлай посетовал, что у него мало баранов. Заколоть бы теперь самого жирного и позвать всех .соседей, выпоить им ведро араки, — пусть радуются рождению его сына. Разве может быть что-нибудь более приятное? Растет сын! Через пять лет мальчик будет держать- ся за гриву лошади, через следующие пять будет из малопульки бел- ку в глаз бить, а еще через шесть-семь лет срубит свою избушку и люди при встрече с ним станут говорить: — Вон едет лучший охотник, борлаев сын... Он подошел к люльке. Крошечное личико, окутанное овчинками, сладко дышало. На мягких щеках светились капли масла. Отметив широкие брови, выдающиеся скулы и крепкие челюсти, Токушев по- думал, что сын похож на него, как луна, отраженная .в спокойном озере, на настоящую. Улыбка не сходила с г уб отца. Он приподнял люльку, шутливо сказав: — Что-то ты очень легкий. Расти скорее. Пионером будешь. Ребенок потерял сало, проснулся и заверещал. Отец достал сына из люльки и положил к груди Карамчи. Веки матери тихо приподня- лись. Борлай заметил, что вокруг глаз ее легли тени, лицо еще боль- ше пожелтело и одрябло, но во всем теле чувствовалось глубокое удовлетворение, приятное сознание исполненного долга, а в мягком взгляде — благодарность за теплое отношение мужа. «Мне теперь надо отдохнуть», — говорили ее глаза. — Покорми сына, — тихо сказал Борлай. Роженица широко открыла глаза, проверяя — в своем ли он уме. Неужели он хочет, чтобы сын вырос хилым, и с детства нес в себе болезни. Нет, она, Карамчи, трое суток не даст ребенку своей груди, пока не перегорит и не очистится молоко. Она .перенесет палящую боль в сосцах. Глаза ее сказали: «Не т» — и Борлай взял от нее ре- бенка, сунул ему в рот куоочек сала. Утренние лучи огнем облили лиственничную кору дымового от- верстия. Борлай добавил дров в костер. Потом он достал с полки чайник и стал кипятить чай. Когда чай вскипел, он налил жене в но- вую чашку и поставил на кровать, разыскал сметану и курут. Карам- чи осторожно приподнялась. Сырое тело ее плохо повиновалось. Борлаю хотелось говорить, но он не находил слов. Похвалил бы жену и ободрил, но язык не поворачивался: ни разу не слышал, чтобы его отец или кто-либо из соседей унизился до сочувствия жене. Улыбка не сходила с его лица. Карамчи видела, что муж обрадован, отвечала ему слабой, но полной душевной теплоты, улыбкой. Первым гостем оказался Тюхтень. С порога он. спросил: