Сибирские огни, 1935, № 3

16 М11111111!11!1!1Я1Ш1Ш А. К О П Т Е Л ОВ под снежных полян вырывались семь потоков, семь веселых речек Громотух. Изумрудная вода падала с камня на камень, мелкими брыз- гами рассыпалась в воздухе, то заливчато хохотала, то выла по-звери- ному или тянула бесконечную проголооную песню. Внизу, у заимки, Громотухи сбегались на ровную лужайку, будто девки в хоровод,- — и оттуда большая река текла между пшеничных и овсяных полос к Караколу. Заимка — самая древняя во всей округе. Постройки — ста- ромодные. Бурые дома «связь» — кухня да горница, а посредине холод- ные сени — смотрели на мир старыми разноцветными стеклами ма- леньких 'окон; покосившиеся наличники, как нахмуренные брови ста- риков. Дома были опоясаны березовыми жердями, на которых суши- лись глиняные кринки из-под молока. Самый большой двор — у Ка- листрата Мокееиича Бочкарева: кругом стояли добротные амбары, сараи, кладовые и погреба. В «малухе» — пятистенной избе — жил агент. К нему часто приезжали алтайцы-охотники. Лохматые псы встречали их лаем, а сам хозяин — Калистрат Мокеевич — ворчал: — За воротами табак жри, собака. Слышишь? По всей ограде вонь от вас, троюпроклятых! Особенно не взлюбил алтайцев после того, как этим летом всю ело лучшую пахотную землю отрезали алтайскому колхозу. В субботу, в сумерки, на двор в'ехали верховые, поставили лоша- дей под крыши, .где лежала в телегах свежая трава. Их было несколь- ко человек, рыжебородых знакомышей, жителей дальних заимок, по- томков первых засельщиков. Пришлое население прозвало их, кер- жаков, приверженцев старой веры, колонками. И не зря: все они но- сили рыжие метлы 'бород. iK Учуру в этот вечер заехал Тыдыков. Сам Калистрат Мокеевич, услышав его голос, вышел на двор. Сапог уви- дел знакомую фигуру: живот, перевалившийся через ременный поя- сок, бороду, похожую на развернутый глухариный хвост, заросшие волосом щеки, краоный, будто (морковка, нос, мышиные (глазки, спря- тавшиеся под пушистые крылья бровей, и по-кержацки низко покло- нился. — Здорово ночевал, Калистрат Мокеевич! — Милости просим, Сапог Тыдыкович, — гостеприимно покло- нился старик. —• Далеко ли путь-дорогу держишь? — К тебе поехал, в праву ножку кланяться. — Чо тако? Ежели опять насчет ячменя, так и не заговаривай. — Надо бы к осени ячменя добыть. Уважь дружка. —• Уважь. Я бы уважил, да обидели меня до глубины души... — Чем обидели, Калистрат Мокеевич? — обеспокоенно спросил алтаец. — Хлеб весь, окаянные, прости меня господи, замели в амбарах. Горе нам великое, Сапог Тыдыкович. Мыши с голоду дохнут. А ироды троюпроклятые теперича послали к нам землемеров, они возьми да и отхвати у нас всю самолучшую землю... Остолбили и азиатам немака- ным отдали. Хлопотать ездил — никакого толку. — Меня также обидели. —• У тебя отрезали такую, на которой ветер пасся, а у меня па- хотную отхватили, будь они прокляты. Да хоть бы сеяли они сами-то, косоглазые... а то — ни себе, ни людям. Бочкарев посмотрел алтайцу в глаза. — Где управу на обидчиков искать, Сапог Тыдыкович? Скажи ты мне, ради бога. Где? — В 'себе, — твердо выговорил алтаец. — Только в себе... — Мудрые слова, истинные! Звонко подхватил Калистрат, выше головы поднял правую руку с простертым указательным перстом. —• В себе... Каждый в себе... К ним подошел Учур. Бочкарев обрадованно спросил Тыдыкова: