Сибирские огни, 1935, № 3

В Е Л И К ОЕ К О Ч Е В ЬЕ U№l!№!liliillill!!llllililll!IIIIH 155 Яманай схватила со стены охотничьи винтовки. Одну, с деревян- ными сошками, закинула себе за плечи, вторую подала Байрым у. Вслед за этим она сняла с крюка люльку и вынесла матери. — Возьми маленького. Урмат пнула люльку. Ребенок перевернулся лицом в мягкий снег, заревел. Кто-то из мужчин поставил люльку на сани. — Ты за что меня грабишь? — прошипел Утишка. — Забыл, как я вам помогал? — Знаю, как ты нам помогал. Байрым отвернулся от него и крикнул колхозникам: — Коров соберите, овец... — Я твоего брата спас от Таланкеленга... —• И жену его, Карамчи, убил, — в тон ему уронил Токушев. — Это не я. — Спорить не будем. Не ты, так твои приятели, баи. Где у тебя скот? — Грабителям хозяин не показывает. Они сами находят. Среди лиственничной коры заметили войлочный сверток, стяну- тый ремнями. Разрезали. — Серебро. Бери, Байрым. Айдашу показалась подозрительной новая деревянная ступа. Он топором расколол ее. И не ошибся: в выдолбленой середине оказал- ся 'сверток с золотом. — Теперь все. Осталось только табун захватить. — Поехали. — Куда вы нас? -Рубить или расстреливать? — Советская власть для вас место найдет. Семью Бакчибаева заперли в одной из сельсоветоких комнат, к дверям поставили караул и сразу же поскакали к усадьбе Сапога. Около Каракола их догнал Анытпас Чичанов. — Ты куда? — гневно опросил Байрым, схватив повод его коня. — С вами... филина зорить. — Поздно в наш табун лезешь, — крикнул Байрым и со всего плеча хлестнул коня плетью. — Ну, да ладно, черт с тобой. Много у Сапога серебра? — Много! Большие мешки. Искать буду пособлять. Говорят, что он их в какой-то пещере спрятал. Впереди всех скакала Яманай. В ее памяти встало прошлое. В этом гнезде, за высоким заплотом, засел прожорливый страшный коршун, с каких поют сказочники. Он вонзил в нее свою когтистую лапу, сторвал от милого и любящего человека. На полянке перед этой усадьбой кончилась ее безоблачная (молодость. Потекли дни, полные горести и обид, навалились черные ночи, в которые терзалась душа. Здесь ее, Яманай, затоптали в грязь, как весенний цветок. И все это сделал он, называвшийся отцом народа. Эх, если бы .попался сейчас этот отец! Она выцарапала бы у него глаза, выдрала бороду и обку- сала уши. В кармане ее пальто в коробке гремели спички. Она радо- валась, что не забыла их захватить: огонь очищает от скверны... — Ветер бойко развеет пепел, а из моей памяти унесет те дни. И люди забудут... — Ты далеко поехала? — спросил Анытпас, поравнявшись с жен- щиной. — Далеко, — огрызнулась она. — А ты не приставай, а то... мор- ду твою плетью рассеку! Она нахлестывала коня. Анытпас отстал от нее, понурив голову. — Что? Поговорил? По зубам бьет, — посмеялись над ним. — Теперь видно и с женой надо обходиться, как с чужой бабой. Стукнули в ворота. Заперты. Айдаш встал на седло и переметнул-