Сибирские огни, 1935, № 2

стоял на дворе, под солнцем, перед пустой дорогой. Пристегивал лыжи. А Корней торопил: — Скорей, Терентий, скорей, пока не вернулись! И впервые дрожали у Терентия Ивановича руки. Дрожали от такой победы, которую никогда еще не одерживал он... Где-то, вдали за тайгой, дробно застукала очередь пулемета. САМОРОДОК Золотой самородок в двенадцать фунтов — это лепешка с ладонь. А попробуйте ее приподнять со, стола! Сидим мы в заезжем доме Нейнинского прииска и, конечно, вы­ пиваем. Но аккуратно, без шума, потому что в казенных квартирах спиртные напитки не разрешаются. Очень чувствую я себя хорошо — отправляемся завтра в дальнюю тайгу всей артелью. Надоело здесь граммы сшибать, хотим настоящее золото вспомнить! Вожаком — Иван Миронович. Не вытеки глаз у него позапрош­ лым летом от взрыва,— красивый бы был мужчина. Бородища черная, будто фартук к губам подвязан. Шаровары из плиса, приискательские — почггаринке, штанина в метр шириной! Разговариваем мы натурально, о том и о другом. Как Никитка Попов на пари простенок лбом вышибал, и смеем­ ся. Гармонист баян лонужает — гуляй, братва-летучка! Ванька не смог стерпеть — ударил вприсядку. Половицы поют, по окошкам дребезг, на столе самовар танцует. Приходит хозяйка — Матрена Ивановна. — Вы бы, товарищи, говорит, потише? А то коровам спать не даете! Толстущая. Кругом обойди, и ночь прошла! Вот какая. И тут замечаю я старичка. Пришипился в уголок. С холоду иль с похмелья трясет головой, голодными глазами на нас глядит. Незнакомый старичок и древний. Толкаю я локтем Ивана Мироновича — надо бы, говорю, пригла­ сить! — А что же? — отвечает. — Гулять так всем! Иди-ка сюда, поч­ тенный ! Старичок подошел, ни жив и ни мертв стоит, словно счастью своему не верит. Наливает ему Иван Миронович стакан — кушай! Поморщился, приложился, тянул-тянул, выпил. — А теперь, говорю, садись, будешь гостем. Можешь даже чего- нибудь с’есть. Старик от еды отказался. Почали мы еще четвертуху и опять старику— бокал. Угостился он, да как заплачет! В голос. — Милые вы мои, говорит,— перед смертью утешили! Век не забуду... И начал расспрашивать, кто мы такие да куда собрались. Жалеет: — Был бы я помоложе, пошел бы с вами. Куда же итти — ему лет может быть сто или больше. Маленький, гнутый, как червяк сушеный. — Бергал я, родные мои, говорит, — нашими кровью да потом все россыпи здешние крещены!