Сибирские огни, 1935, № 2

ветке, которая тянулась в противоположный двор, опуститься. Вдруг на меня бросаются две большие собаки. К счастью, я увидел, что они на цепи — и одна и другая. Я оказался в большом купеческом дво­ ре, чисто выметенном, очень охраняемом. Передо мной большой кир­ пичный дом. Я увидел ворота и бросился к ним. Стал открывать ще­ колду, которая закрывала ворота. В этот момент вдруг с крыльца выходит конюх, подстриженный в скобку. — Молодой человек, что вам угодно? Я ничего не отвечаю ему, а, открыв щеколду, бросаюсь бегом по пустынной улице. Пробежав шагов десять, я оглядываюсь и вижу, что конюх бе­ жит сзади. Я думаю — это пустяки: от конюха я во всяком случае убегу. Бегу дальше. Вдруг вижу какого-то молодого человека, стоя­ щего на углу. Оставив его, бегу дальше. Потом оглядываюсь и вижу, что конюх разговаривает с этим молодым человеком. Я бегу дальше. За мною уже бежит не конюх, а этот молодой человек. Я понял, что квартал был оцеплен шпиками. Я бегу в полной надежде, что сумею убежать, потому что он маленький, я большой, у меня шаги больше. Расстояние между нами все больше и больше растет. Он от отчаяния в конце концов выдает себя и кричит: — Господин Куйбышев, остановитесь! «Ну, — думаю, — пойман; значит шпик». И бегу дальше. Расстояние растет. От шпика убегаю совершенно явно. И вдруг неожиданно для меня сзади раздался свист. Шпик знал расположе­ ние полицейских участков, а я их не знал. Шпик свистнул, и я очу­ тился во власти полицейского, который мне говорит: — Ни с места, вы арестованы. Арестовали, повели в Омскую тюрьму. Этот инцидент был бы, может быть, не так значителен, и о нем я не рассказывал бы, если бы он не закончился историей, которая совершенно незабываема в моей жизни. Меня привезли в Омскую тюрьму. Оказалось, что там нет ни од­ ного политического заключенного. Меня втиснули в общую уголов­ ную камеру. На завтра утром меня вдруг вызывают в контору. Ничего осо­ бенного не подозревая, иду в контору, где мне пред’являют требова­ ние остричь волосы и одеться в арестантскую одежду. Я уже три ра­ за перед этим сидел в тюрьме. Этого никогда не было. Вообще поли­ тические пользовались этим минимумом привилегий: быть в своей одежде и не стричь голову. Я заявляю протест: на каком основании, почему? — Ах, ты раосуждать! — хлоп меня по щеке кулаком. Я бросил­ ся на тюремщика. Меня схватили сзади за руки и начали бить. Изби­ ли до полусмерти. В полусознательном состоянии меня переодели в арестантскую одежду, обрили и втиснули в камеру уголовных. Пять дней я пролежал с перебитыми ребрами, разбитой физиономией, весь в синяках. Потом меня отправили в Томскую тюрьму. И оказалось очень пустяковое дело. Кончив нарымскую ссылку, я не знал, что за мной есть одно дело. В 1911 году вместе с Варварой Николаевной Яковлевой, Яковом Михайловичем Свердловым, с Мандельштамом (Одиссеем), Владимиром Косаревым и другими мы справляли маевку. Эта маевка в 1912 году послужила поводом для того, чтобы меня аре­ стовали. В Нарыме тогда были главным образом ссыльные, и маевка не представляла никакой опасности для царского правительства. И вот эта нарымская маевка была основанием, чтобы меня арестовать, издеваться надо мной, потом перевести в Томскую тюрьму и начать процесс...