Сибирские огни, 1934, № 5

темнее тайга. По самое седло врезаются ло­ шади в густую траву. На полянах — ковры ириса, левкоев, водосбора, сараны, орхидей, гелиотропов. Заросли караганы. В юрте, около которой привязали мы к полусгнившему плетню своих лошадей, — ни тяжелых кованых сундуков, ни вычурных медных кувшинов. Два-три ящичка, две ли­ товки, охотничья сумка, седло и столетняя кремлевка на мужской половине. На жен­ ской — глиняные горшки, глиняные чашки, кадки и .ручная мельница — неуклюжий де­ ревянный обрубок. Да и сама юрта... Это уже не деревянный, солидный сруб, прикрытый лиственничной корой. Она вся сплошь из коры, как было при прадедах. И она выше степной юрты. Вместе с горами тянется она аверх, за ве­ селой солнечной улыбкой. В ней кажется прохладнее и легче. Ведет разговор старуха у очага, такая же гостья, как и мы. Но она старшая. Поэтому все терпеливо ждут, шока она не доскажет свою фразу. А говорит она не торопясь. После каждого слова — глоток горького ды_ ма из длинной, давным-да!вно пережженой трубки. Хозяин юрты Тахтай принес ткжаза'ть свое ружье — тяжелую изувеченную промадилу акзтерининоких времен. Тахтай для гостей одел полное снаряже­ ние — сумку, ремни, рожок с порохом. Без лишних просьб он поставил свое ружье на сошники, на)сыпал на полку порох и высек кремнем искру. — Как можно стрелять из такой махины по козам? Ведь ее нужно поставить, нужно насыпать порох, нужно, наконец, прицелить, ся! — Промахав почти не бывает, — сказал Эпчелей. Тахтай осторожно усмехнулся; — Стреляем маленечко. В этот улус мы приехали посмотреть кам- данье. У Тахтая болен ребенок, и он пригла­ сил сегодня Оркота — большого шамана тайги. Мы приехали во-время. Ночь прижималась к остывающей земле, чуть согретая мягкой дрожью крупных ласковых звезд. У юрты разгорался костер. Дверь скрипела все ча­ ще, захлопываясь за гостями, пока не впу­ стила последнего, которому осталось ровно столько места, чтобы, не шелохнувшись, стоять у косяка'. Разговаривать можно было только топо­ том. А когда вошел Тахтай и сказал, что на западе погасла последняя лента зари, в юр­ те стало и вовсе тихо. Только больной ре­ бенок всхлипывал под шубой, да было слыш. но, как сдерживала рыдания Танаджах, по­ старевшая от горя молодая мать. Тахтай взглянул на сына и поднялся. С низким поклоном подошел он к Оркоту, чтобы помочь ему одеться. В его руках грязный сызым шамана казался Чертовски тяжелым. Вздрагивали бубенцы, болтались пестрые ленты, сурово топорщились перья филина. Густой, жирный, как баранье сало, воздух- юрты не шелохнулся. Шаман оделся. Тогда все вышли к костру. На рваной отцовской шу бе вынесли ребенка. Он дрожал от холощ и страха, впиваясь воспаленными глазами в старика-шамана, сидевшего у огня, низко опустив свою громадную седеющую голову. Чуть поскрипывая, качались и шумели кед­ ры. Мне казалось, что Оркот засыпает. Но старый ша'ман не опал. Он перебирал в па­ мяти слова древних заклятий. И его холод­ ные бесстрастные глаза спокойно пробегали по знакомым лицам. Минуту, две... И вот над головами собравшихся поплыл первый глухой удар бубнй — Че, барам! — Но, поедем! — перевел Эпчелей. И до­ бавил: — это будет довольно редкое кам- ланье духу огня — Ымай, покровительнице детей. Сейчас он мысленно садится «а коня и едет к ней в юрту. Оркот, действительно, резко свистнул и захрапел, как старая, запаленная лошадь. — Хури! Хури! Хури! Хури! Я лечу через бури, через град и бледные молнии. Будь милостива ко мне, тридцатизубая мать-дева, сороказубая огонь-мать! Ни разу не рассы­ пал я красных углей, не пустил я по ветру пепла, не плескал я в огонь кипящую воду. Для тебя я камень черный, семигранный опоясал крепко в семь прядей шелком бе­ лым и голубым. Не мешай мне серебреная гора, которую не может обойти солчце'. Не мешай мне золотая гора, которую не мо­ жет обойти месяц! Не мешай мне, Хан-Са- лагай, дух ненависти и вражды! Как завороженные, слушали его хакассы. Сумбурная и дикая поэзия заклинаний О р ­ кота захватила их целиком. Они не спуска­ ли с него глаз, покачиваясь и передергива­ ясь, невольно повторяя каждое его движе­ ние. Он был здесь хозяином! Он, который стерег всю судьбу хакасса. К нему обраща­ лись при рождении, при смерти, при свадь­