Сибирские огни, 1934, № 5

с-апоге с покосившимся каблуком. Новая боль острее, невыносимее прежней, вошла ь мозг. Он корчился на земле, протягивая перед собой руки, чтобы защищаться о г ударов. Его били ногами, без особенной злобы, холодно, расчетливо, норовя попа­ дать под сердце, в низ живота и в лицо. Так повторялось в его мучительной жизни несколько раз. Жалкие пятаки отбирали у него и «для пакости», и чтобы лишний раз поглумиться над презираемым, трусливым, слабосильным, чтобы крепче утвердить не. пререкаемую власть сильных над ним. Он не думал об этом, подымаясь с земли, охая, плача, размазывая по лицу кровь сме­ шанную со слезами и грязью, все еще тря­ сясь мелкой дрожью побитой собаки. Хозя­ ева его жизни уходили — ал видел их спины. Оглянулись. Один усмехнулся, подбросил на ладони медные монеты отнятые у него, избитого. Вдруг широко размахнувшись, швырнул их в бурьян. Холодно текло над всем этим небо. И вот, ощущая во всем теле теплую, нуд­ ную, ноющую боль, весь облепленный репь. ем, не обращая внимания, что рот наполнен соленой кровью, он ползет на животе по зарослям бурьяна, шарит, шарит... Только бы найти. Он не нашел деньги и заснул, скорчив­ шись, голодный, ничего не евший около су­ ток, на гнилых досках полуразрушенного дома. Ветер насвистывал ему в щели стран­ ную песню. Он увидел во сне, что добрая мать кормит его гречневой кашей с моло­ ком. — Ешь, сынок, ешь! — приговаривает мать, жалостно смотря на него, качая голо­ вой, и две слезы блестят на морщинистых ее щеках. Целый чугун каши стоит перед ним. Он работает деревянной ложкой во-всю, раз­ дирая рот, но никакого вкуса пищи «е чув­ ствует в воспаленном рту, и крепкая сытость не переполняет его легкое тело... Мать начи­ нает смеяться. Она смеется сначала тихочь- ко и добродушно, потом все громче, смех ее становится визгливым, злобным, дикой гримясой кривится впалый старушечий рот, лицо ее краснеет и вот перед ним не мать, а широколицый губастый парень хохочет в лицо ему, плюет в глаза горькой слюной, подымая медные свои кулаки, чтобы уда­ рить под сердце. Он проснулся в поту. Образ полнокров­ ного человека с мощной бычьей шеей на­ всегда вошел в его мозг, отпечатавшись ощущением боли, ужаса, бессильной нена­ висти. Так повторялось и после. Он боялся краснолицего человека. Он вырастал хилым, изнуренным, с впалой грудью и тусклым взглядом. Он вырастал в попрошайничестве на базаре, ел от случая к случаю, запивая ломящей зубы водой из-под ржавого крана в уборной биржи труда. Здесь, на бирже, он проводил зимние дни, но­ чуя на вокзале. Иногда ему удазалось ук­ расть что-нибудь грошеяое — какие-нибудь рваные перчатки, которыми не особенно до­ рожил владелец. Тогда гордость шевелилась в нем. Он чувствовал себя в какой-то степе­ ни равным среди блатной братвы. Гордость- была бескрылая; достаточно обычной поще­ чины от сильных ребят — и обычное тос­ кливое чувство своей унизительной слабости вновь охватывало его. Милиционеры знали его, как беспомощного, вечно голодного по­ прошайку, неспособного на крупное смелое воровство. Одни и те же лохмотья он носич чуть ли не три года подряд; казалссь, они шевелились на нем — так много жадных до его крови насекомых гнездилось в пропи­ танных терпким потом складках, швах, в его немытых с незапамятных времен воло­ сах, которые всклокоченной гривой падали на узкие плечи. Были у него все же и удовольствия. Он очень любил спать. Часто снилась ему го­ лубая деревня, улыбалась мать, предлагала сладкие пироги величиной с гору... Как не хотелось просыпаться. Он умел спать, где угодно и когда угодно. Чтобы не проснуть­ ся от холода — собирал все тело в комок, колени сближая с подбородком. Ночной сторож будил его, стаскивал за ногу го скамейки. Он слова спал на ходу, отыскивая другую скамейку. Другим удовольствием была редкая, дра­ гоценная еда. Порой, когда он покупал ку­ сок хлеба и колбасы, ему хотелось залезть в темную нору и рвать зубами добычу, урча, задыхаясь, торопясь, чтобы кто-нибудь не отнял. Он так и поступал. И третьим удовольствием было — расче­ сывать до крови искусанное вшами тело. Он чесался больше перед сном. Несравни­ мый ни с чем тонкий и острый зуд — заста­ влял его корчиться, скалить зубы, тихонько взвизгивать от нестерпимого наслаждения. Всегда ожидая удара, ор боялся смотреть в глаза людям, привык смотреть косо, исподлобья, хотя и не был от роду косым. Он — слишком , велик для детдома, но