Сибирские огни, 1934, № 5

Хлеб поели, стали гнилушки с солью есть. Соль поели, стали всякую гадость есть: шишки кедровые, ветки еловые, а то просто червей накопают и едят. Во рту все распух­ ло, из зубов кровища пошла. Сели катор- жаны, задумались... Надо жеребей бросать. Так и порешили. Кому жеребей выпадет, того значит — убить и с ’есть. Что делать? Голод. Всем пропадать, али одному? Луч­ ше уж одному. Только ночью слышит НMooлка-каторжан_ дружки его сговариваются. Он это вид по­ дал, будто спит, а сам слушает. И они так решают: «Зачем, говорят, нам жеребей. Луч­ ше мы без жеребья Николку зарежем. Все равно, говорят, о>н не человек, а так, кул­ тышка, инвалид безрукой категории. Зачем ему жить? А у нас, говорят, и руки, и все имеется». .Так порешили и крадутся потихо­ нечку к Николке. А у Николки, значит, то­ пор лежал над головсй, еще казенный, ка­ торжный. Он как размахнется с левой руки — трах Гасанку по голове. Упокой, госпо­ ди, его душу! Второго человека убил. А только зря все это было. Как вышли из тайги, в первом же селе, на ночевке чал­ дон их обоих уряднику за пять целковых продал. Такая тогда каторжану цена бы­ ла — два с полтиной. Всыпали каторжану пятьдесят плетей, послали опять на Соко- лин-остров. Пришел каторжан, поработал с ГОд — опять бежал, дорога знакомая. Всы­ пали ему теперь сто, опять по этапу на Со- колин, на место, называемое Дуй. Там ве­ тер круглый год дует с моря, лютый, хо­ лодный, и там шахты. Приковали каторжа- на к тачке, и стал он в темной шахте на четвереньках ползать, тачку таскать. Таска­ ет и думает: «Теперь уж я, значит, совсем как зверь. Такая моя выходит доля, а пе­ ременить ее нельзя. Мертвые с погоста не ворочаются, и вечный с Соколина — ни­ когда. И ®ст такая была его жизнь, и происшест­ вий в ней не" было. 4. Ан, было одно происшествие. И это будет ва:м рассказать про Соньку. И было это на этапе. Второй раз гнали каторжана на каторгу. Зимой. Мсроз — лю­ тый. Вьюга вьюжит. Которые из этапу по- слабей прямо на дороге падают. Упадет, сейчас конвойный к нему. Что такое? Неги отморозил. А, — махает рукой, — чорт с «им! Все равно ему, где подыхать. И тут случается происшествие. Догоняет этап известная Сонька, Золотая ручка. Кра­ савица. Красоты неописуемой1 За ее красо­ ту ей сам министр разрешил на каторгу в своем экипаже ехать. Едет она в санках, бобровая на ней шубка, соболья на нейшап­ ка. Одета прилично, а руки связаны и по* бокам два жандарма -сидят. Потому — ру­ ки ей развязать нельзя. Убежит. Она, бы­ вало, что выкидывала. Едет с генералом в вагоне. Генерал попросит: «Дайте, мадам, платочек— высморкаться хотца». А Сонька «Ах, пожалуйста!». Генерал утрется, и ра­ зом в сон. А Сонька у него часы, кошелек — и ходу. Всех генералов, полковников обо­ брала. Богатство нажила — несметное. Про- нее говорить — целый день не перегово­ рить... Так вот, ее происшествие. Догнала она этап и обедом каторжана накормила. И че­ го ей тот каторжан со всего этапу погля­ нулся — неизвестно. Своенравная она была. Захочет — подарит, захочет — разорит. Вот и накормила каторжана штями. И те шти, как ласку, весь век не забыть. Были еще они такие мясные, наварные... И это было единое с каторжаном проис­ шествие. А больше происшествий не было. 5. И прожил каторжан на каторге 37 лет, и вышел каторжан на волю в семнадцатом го­ ду. Всем об’явили свобсду и каторжану то­ же. Каторжан было: «Куда я пойду?». \ ему: «Иди, иди, не околачивайся. Кормить тебя тут нечем». И пошел каторжан — домой, в Калуцку губернию. Кругом *война, — а он идет. Бе­ лые бьют красных, красные белых, — а он идет. Год шел, два шел, пришел в Калуцкую губернию — домой. А дома-то и нет. Вмес­ то избы — яма, в яме — крапива. — А где же моя жена Наталья? — И! Наталья! Ее давно черви сглода­ ли! — А братка? — И братка живет сладко, на тем свете калачи печет. — А племяйничек мой любезный? Гара- ся? — Был Гарася, да сплыл вчерася. Еще пе­ ред войной ушел горе мыкать, а куда — и не знаем. — Где ж мне теперь родных искать? — Ищи... Pacei большая... Повернул каторжан, пошел яо большой Расее. Был старик каторжан, стал старик