Сибирские огни, 1934, № 3

лошадь. За оелом, очнувшись от раздумья, нарочито громко запел. Песни его были смелы и блистали 'новизной. Он пел о том, что есть на земле люди со светлой, как солн­ це, головой, бесконечно сильные: они все видят, вое знают. Это они стали звать бед­ няков в новое племя и к ним пришли рус­ ские, алтайцы, казаки, татары... Много- много народу пришло к ним. И все эти лю­ ди — братья. Вечером, сидя у костра и думая о доме, он второй раз внезапно вспотел. Щеки по- шалывало. Хотелось закрыть глаза и упасть, чтобы -молчаливые пихты не видели горев­ шего лица. Нарочито уверенно кидал в гулкую темноту: — Приеду, созову все кочевье и сожгу курмежеков на костре... А потом — холодным тоном посторонне­ го: — Стыд опалит тебя, Борлай, и больше ты так не сделаешь. Теперь у него не было ни малейшего со­ мнения в том, что хребтовые и долинные духи выдуманы трусливыми людьми, пол­ завшими перед такими баями, как Сапог. «Не умилостивишь бая — не сдобро- вать, — вспоминал он давнишние совгты отца. — Живой бай владел землей, поды­ хал — духом делался и тоже владел доли­ нами, хребтами, лесами». Прошел год с тех пор, как Борлай, от­ правляясь в путь через снеговые хребты, не стал брать с собою на вершину горы камень или ветку — подарок хребтовому, второй год никто не охранял вход в его аил, а ни одного несчастья не случилось. «Правду говорил Суртаев во время кур­ сов, что никаких духов нет, ни злых, ни добрых. Все вдет само собою. Земля кру­ гом идет, вода крупом идет с земли на воз­ дух, все двигается», — подумал он и вслух повторил с упреком: — А у меня в мешке лежат курмежеки, .караульщики. Байрым свои давно спалил, а я в мешок засунул... В первые дни он почему-то забыл про дряхлых идолов, сорванных с притолоки и спрятанных в мешок. Вспомнил только зи­ мой и так-то ему стало неприятно. Хотел унести в лес, но лодумал, что Байрым зна­ ет об обмане, придет и спросит: «Куда пе­ репрятал?» Чем дольше курмежеки лежа­ ли в мешке, тем тяжелее было думало о них, а не то что извлекать и перепряты­ вать. Не раз порывался при всем народе сжечь их на костре, но при этом всегла спрашивал себя: — Что скажу, если услышу: «Почему раньше, не спалил?» Чувствовал, что не об’яснить цепкую власть вчерашнего, как не может об’яс­ нить себе, откуда минувшей ночью взялся лось с серебряными рогами, пронесший его по хребту, вокруг которого в сиявших вет­ ках виднелись звезды, точно кедровые шишки... — Когда-нибудь добьюсь, что все мне будет понятно... В книгах обо всем прочи­ таю... — С этими словами он спустился в долину. К своему аилу под’ехал, когда мужчины и женщины, обгоняя друг друга, двинулись К загонам, где каждое утро и вечер алтай­ ки доили коров. Он поспешил присоеди­ ниться к ним. Впереди шла та белокурая девушка, которая на выставке показывала им плуги и бороны, жатки и молотилки. Она несла блестящую палку, которой об­ меривала коров. — Надо жить на одном месте, — гово­ рила она. — Дворы построить, коровы ока­ жутся в тепле и вы круглый год будете с молоком. — Как на одном месте жить? — спраши­ вали алтайки и сразу же продолжат: — Шибко грязно будет кругом... — Коровы всю траву вытопчут и с го­ лоду подохнут. Борлай подошел к Филиппу Ивановичу, помогавшему обмеривать коров. — Ну, получил партбилет? -г- спросил тот. — Получил! Вот! — Старший Токушев взмахнул книжками, щеки его расцвели. — Этот мне, этот Байрыму, а этот — Сенюшу. — Теперь ты настоящий партиец! — Сур­ таев слегка потрепал его по плечу. — По­ здравляю! Весь вечер Борлай тенью ходил за ним. Беседа в красной юрте прошла мимо его внимания, даже проекционный фонарь не заинтересовал его. Филипп Иванович не­ сколько раз поймал на себе его спраши­ вавший взгляд и догадался: «Что-то серьезное мужику в голову запа­ ло?». Поздно ночью он вышел из юрты и по­ звал его с собой. Они молча прошли по лугу, засыпанному лунным светом, будто первым снегом. Наконец, Борлай, быстро потея, опросил: — Человек записался в партию, билет получил, а сам обманул... Что ему будет?.. — Смотря по тому, какюй обман... Ты, друг мой, расскажи мне асе.