Сибирские огни, 1934, № 3

— Я верила, что он чист, как ясное сол­ нышко, как цветок лэсной, никем не трону­ тый, необдуманный... Карамчи слышала это we в первый раз. Она знала, что вот-вот сношенница начнет охаивать и проклинать девушку Яманай. Вскоре Чаных подвинулась к ней и, раз­ мазывая слезы по щекам, продолжала дре­ безжащим голосом: — Была бы баба телом богатая — не так обидно было бы. А то погнался за девчон­ кой хуже головешки... Хозяйка снова набила трубку\шстовым та­ баком, смешанным с .рублено# березовой корой, и сунула в мокрый рот гостьи. Спро­ сила ледяным голосом: — А может быть это неправда? Он не к отцу ее в гости ездит? Сношенница бросила на нее косой холод­ ный взгляд, глаза сразу высохли. — Я не дурочка. Ты мне такие слова не говори. — В зубах гостьи хрустел черемухо­ вый мундштук. — Теперь вое знают, что он ездит к ней. Вчера он сам сказал, что у меня зубы валятся и что я скоро сдохну и тогда он женится на Яманай. Карамчи захохотала нарочито громко, зе­ леная 'кисть на шапке вздрагивала, на груди тихо звенели бусы. — Кто ему позволит. Ведь Яманай из на­ шего же сеока Мундус. Сама знаешь, что все мужчины и женщины в сеоке — братья и сестры. Она напомнила старую сказку о медведе, который в юности был человеком, пока не взял себе в жены алтайку из своего рода: — Потому и зверем стал, — она подняла трубку выше головы и погрозила, будто пе­ ред ней сидел деверь. — Сеок Мундус не по­ терпит такого безумца. Бели он сделает это, то оскорбленный им народ засмеет его и навсегда отвернется от него. Он не посмеет... Борлай входил в аил ссутулившись, но все-таки стукнулся толовой о притолоку я сдвинул шапку с бритого лба на затылок, где единственная прядь волос была запле­ тена в тонкую косичку. Гостья быстро вскочила и, из уважения к старшему, по­ гладила свои хилые косы. — Собрались? Коней завьючили? — спро­ сил хозяин. Чаных робко напомнила известную пого­ ворку: — Кто далеко кочует, у того все казаны поколоты. — Она, прискорбно вздохнув, ти­ хо спросила: — Как я буду кочевать с ма­ лыми детьми? Нет моего... Вчера уехал... — Она строго блюла обычаи предков и не назвала мужа по имени. Карамчи подала мужу раскуренную труб­ ку, глухо пробормотала: — Даже деды наши в такую даль не коче­ вали. Меня туда жеребенЪк не довезет и но­ ги не донесут... Густые брови Борлая дрогнули, как рас­ простертые в полете крылья птицы. Он, не поворачивая головы, ответил гостье: — Когда летят журавли, то вожаки не' ждут мягкокрылых лентяев... Кочевать бу­ дем вместе с солнцем: оно тронется в свой далекий дневной путь, и мы отправимся... Чаных с поникшей головой пошла из аила, левым плечом приподняла скрипнувшую дверь и тихо молвила мягким и певучим го­ лосом, незнакомым даже родственникам, —• видно, вырвались у ней заветные думы: — Был бы жив мой первый муж, мы коче­ вали бы впереди всех, и ни солнечный, и ни лунный свет, ни звезды пылкие не увидели бы слез на моих щеках. Взметнулось время прожитое. Глаза Борлая вспыхнули, как далекие кос-' тры. в темную полночь, щеки вмиг налились жестким румянцем. Он шагнул на мужскую половину, сорвал со стропилины рожки ic по­ рохом, пистонами и пулями, осмотрел ружье. Ему показалось, что снова ворвались в до­ лину пламенные годы. Где-то лился лоша­ диный топот. Впереди всех скакал на воро­ ном ;ко®е старший сын Токуша и борлаев брат Адар. Теперь Борлай не останется в стороне: пересчитает ребра баям и вы­ крошит зубы самому Сапогу, которого многие ‘Считали самым старшим в сеоке Мундус. Когда захлопнулась дверь, Борлай вздрогнул, как вздрагивает внезапно про­ сыпающийся человек во время ночной гро­ зы, и, обернувшись, рявкнул вслед: — О старшем брате не поминай. Не воро­ ши золотые кости. У тебя есть молодой муж,, о нем заботься. Он схватил берестяную сумину и стал укладывать в нее ветхих курмежеков и бес­ численные амулеты. Голос его вдруг обмяк как голос человека, крикнувшего на ребенка и своим криком напугавшего окружающих. И тогда он сказал жене то, о чем думал мно­ го раз и что совсем не намеревался говорить ей: — Чаных — дура, как старая коза: сама в яму лезет. Живет ;у Ярманки, а думает о покойнике Адаре, да еще языком бренчит. Ей и беззубый старик все кости переломал бы. Конечно, Ярманка виноват в том, что полез к девке своей крови — Мундус, всех нас, братьев его, опозорил. Но я его еще заставлю щеть иную песню. Завьючивая мохнатую лошаденку с боль­