Сибирские огни, 1934, № 3
ли в камеру, — плюнул на оол и полным голосом проворчал: — Что ты наделал, дурак? Сам себя ре шил. Разве можно из-за ревности людей стрелять, да еще таких активистов, как Байрым Токушев. Неспеша, проехал по всему селу, напра вляясь к самому большому дому на окра ине, окруженному березовой рощей, с вы веской над парадоой дверью: «Больница». В угловой палате с высокими потолками и двумя окнами лежал Байрым. Лицо его вытянулось, щеки ввалились, сухие глаза смотрели из глубоких нор. Он не мог сво бодно дышать и принимал только жидкую молочную пищу. Иногда на жестком лице его с .крупным, как проволока, волосом появлялась легкая улыбка умиления и благодарности за все заботы о нем. Он медленно, вел взгляд по беленым стенам, по потолку, ему даже казалось, что это не потолок, а чистое зимнее небо. Шерша выми пальцами мял байковое одеяло, шур шавшую простыню, отмечая, что она бе лее пушистого снега. Раза два он подзы вал глазами сиделку, спрашивая: — Шуба мой... куда носил? — Не беспокойтесь, шуба ваша не про падет... На соседних койках лежали русские. У одного из них, коногона, отмололо н о г у конным колесом молотилки. Они часам;! смотрели друг ,на друга, выражая глазами сочувствие, а подкоиец улыбались. Тогда Байрым подумал: «Bo-время болезни — все друзья, бра тья». Долго припоминал русские слава и вог однажды спросил: — Я спит, однако? — Нет. Почему так подумал? — улыб нулся сосед. — Так не видел... не был так, — обвел глазами палату. Сиделка, просунув голову в дверь, со общила: — К тебе, алтай, отец приехал. Байрым 'недоуменно повел глазами, не успел сказать, что Токуш слишком стар и яе может один в зимнее время перева лить через хребет, как в палате появился шустрый старик в белом халате, с узкими алтайскими глазами, острым копьем боро ды, со льстивой улыбкой на губах. Он широким шагом двинулся к больному, буд то не впервые перешагнул больничный по рог. Так ходил он по просторному своему двору, покрикивая на работников. Голос у него был лебезящий, липкий, как пих товая сера. — Сильно болезнь мучит тебя, мудрый человек? У меня оердце болит о своих людях, приехал навестить. У какого зверя могла подняться рука на такого умного человека, как ты, младший брат мой? Намеренно обласкивавший голос окон чательно убедил Байрыма, что перед ним Сапог. Больной замахал рукой и отвер нулся, брезгливо зажмурившись. Дежурная фельдшерица прикрикнула на него: — Вам нельзя двигаться. — К перевыборам выздоравливай. Я пришлю тебе много баранины, масла, ме ду, — растягивая слова, продолжал Ci- пог, славно не заметил, что больной от вернулся. — Молока пришлю... Байрым неожиданно сел, точно отпряну ла сильная пружина, которую все считали сломанной. В Сапога полетело одеяло, простыня. Из болезненно-дергавшегося рта сыпались острые слова: — Подавись, собака, подавись. Пусть, семьдесят семь громов упадут на тебя. Пусть клыки твои выкрошатся... Полная фельдшерица с белым, как му кой посыпанным, лицом охала, то вытал кивая Сапога в коридор, то покрикивая на сиделок, чтобы уложили болыного. В ту ночь Байрым лежал с повышенной температурой, что-то бормотал на родном языке, скрипел зубами, взмахивал кула ком, как бы кости дробил, и звенел: — Лисья морда, а зубы волчьи... 4. Из больницы Сапог проехал в аймачный исполком. Занятия уже кончились. Но ов застал там председателя, высокого тата рина с черным продолговатым лицом, ум ными глазами, с золотым зубам, сгребав шего бумаги со стола в рыжий портфеле: — Мне нужно с вами поговорить ио, важному делу. — Пожалосто, — председатель сел ч. облокотившись, приготовился слушать, гла зами указал «а стул. Сапог сел к столу и заговорил так» а тоном, словно он мог оказать^ неотлож ную помощь: — Слышал я, мудрейший человек, до рогой товарищ председатель, что скоро новые советы выбирать. — Да, приближаются перевыборы. — А кого в наш, в Караюольский совет посадите?
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2