Сибирские огни, 1934, № 2
— Недалеко. Дедушка знает — куда. Пэтэма лрипала к щелке любопытным глазом. Она видела, как Этэя, сгорбясь, пролезла в маленький .новый чумок. — Дедуш.... — заикнулась было Пэтэма и смолкла. Она вспомнила, что мать уходила 8 такой же крошечный чум и вернулась из него с маленькой Курумбук. Рауль убил 41 белку, да бойкую ласку. П о равнялся с новым чумочком, прислушался: постанывает, кряхтит. Прошел заботливо в жилой чум. — Дедушка, Этэя давно ушла? — спро сил он, садясь. — Давно. — Она одна? — Нет, с Дулькумо. Я слышал их р а з говор. — Но, будем есть. Рауль откуоил вязкую, как глину, лепеш ку. Почавкал, улыбнулся стряпне молодой хозяйки. — Пэтэма, тебе ие сказывала Этэя, что я люблю поджаренный хлеб? — Не-е... нет! — Вот, ты испекла мягкий. Подсуши его маленько. Вот так! — Рауль развалил на две половины лепешку и поставил их перед огнем. Пэтэму смутила неудача. Она покрасне ла. В следующий раз она туже намнет му ку, потоньше расшлепает тестЬ и подольше подержит лепешку в горячей золе. Об этом ей рассказывала мать, так же делала Этэя. Недолго раздумывал Рауль об Этэе. В чум к ней он не заходил. Зачем мешать важен ке, когда она телится? Подожди, увидишь теленка. Бали не спал. Он прислушивался к тому, что делалось в родильном чуме. Он ждал в морозной тишине новый голос. Устал ждать. Прилег, задремал. — Дедушка... дедушка! — услышал он вдруг полушопот. — Иди к Этэе. Ей худо. — Эко, — вздохнул Бали. — Ты меня до веди к ней. Ушли. Дулькумо подправила огонек. Этэя, скрючась, стонала. Бали склонился, пощу пал ее. — Ты что это, бабочка, улеглась? — ска зал он ласково. — Вставай-ка на колени. Вот так! — Тяжело.... — Эко, тяжело. Я помогу. Будем вместе. Вдвоем все легко. Поднимайся. Бали обхватил со спины руками живот. К Этэе возвратились силы. Участились схват ки. — Так, так! Х орошо . Натужайся. Вместе... вместе. Ладони Бали сползали от пояса к пахам, вскидывались и снова стаскивались тугим обручем вниз живота. — Что долго? — спросил Рауль когда вер нулся Бали. — Куда торопиться? Водой не смоет. П о был да пришел. Делай-ка лучше зыбку и бубен. — Какой бубен? — Рауль удивленно пя лил глаза. — Дочери. Родилась шаманка. Рауль не понимал того, что ребенок р о дился в рубашке и по народным приметам должен стать потом великим шаманом. — Уа!.. Уа-ав!.. — Ого! Звонко как шаманит, — засмеял ся весело счастливый отец. Поводливый перекосил острые уши в сто рону .незнакомого крика. ★ Валила пухлая .перенова. Отмяк сухой, колючий мороз. Росли на пнях снежные над строй. Белыми муравейными кучами казал ся закутанный молодой пихтарь. Снежным; кочкарником становились заросли голубич ника. Согнулся лучками под тяжестью кух- ты облиплый жидкоствольный березняк. В вилках сучьев навивались снежные шары. Грузла в перенову широкая лыжа под тя жестью человека. Зарывался до полубоков олень в поисках моха. Тепло, но куда тро нешься с места по этакой броди? Прихо дилось пережидать, когда осядет снег. Топко был рад временному распутью — «еренове. Он мог спокойно денек-два по лежать, подумать, позевать, поулюлюкать на кэнгипкоуне. Его не упрекнет за это Дулькумо. Ведь он не виноват в обильной линьке облаков. Не огорчался бродью и Рауль. Сидеть в чуме — не надсадно, гля деть в огонек — не тоскливо; пурхаться в перенове — бессилить себя, увечить лы жи. Этэя спрятала обмусленный сосок про долговатой груди и осторожно положила дочь на спинку в новую зыбку. Сквозь ше сты в дымоход прорвалась крупная снежин ка и белой звездочкой упала на маленькое лицо. Полежала, растаяла. Этэя пальцем стерла мокро и, улыбаясь, назвала дочери имя: — Либгорик. Либгорик таращила сквозь узенькие ще лочки подслеповатые глаза, кряхтела. У ней кровоточил пупок: Дулькумо плохо перевя зала. Этэя достала из турсука хвост колон
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2