Сибирские огни, 1934, № 2
кашляет, плюется кровью. Мать исходит слезами. Она уводит куда-то последнего к о ня. В сумерки возвращается с беззубым шаманом. Вот старик крутится у очага, бьет в бубен, орет по-медвежьи. А отцу все х у же и хуже: догорает костер, чернеют угли... Осенняя непогода давит его. Темная ночь. За аилом — злой хохот ветра, стон падаю щих деревьев. Глаза отца задернуты мут ной пленкой, как глаза смертельно раненой птицы. Лицо желтое и безжизненное, как мездра козьей шкуры. Сердце угасает... На щеках отца — две слезины. Нет, это пули для козлов. Свинец ужимает непокорные веки. По лицу идет трещина. Большие, как небо, и скорбные глаза глядят на Чиликея. У каждого глаза рот. Слова, точно удар грома: «Голодная смерть задушит вас»... «Себя не жалко, вас жалко»... И опять сле зины, все больше и больше — горькие озе ра. Застывшее тело отца завертывают в о б рывки шкур, тащат на гору, там появляется страшный холм камней. Не мать говорит, а горы кричат: «Никогда, Чиликей, не ходи, не езди вок руг могил. Обойдешь — обрежешь дорогу душе отца. Она придет яа твой след, дого нит тебя и задушит. Мертвые приносят жи вым только зло>>. Чиликей до последних лет выполнял гроз ный наказ. Никто из алтайцев долины Ка- расу не обошел вокруг лесистой горы мертвых. Летят, годы над головой Чиликея, как ве реницы журавлей. Вокруг пастуха табун овец. Баран притворно блеет. Что это? Го лова барана, точно кожаный мешок с моло ком. Бурчит молоко голосом самого зайса- на: «Паси заботливей. Я твою мать и бра тьев мясом закормил». Багровый вечер, пугающий: Эрлкк 1 где-то пьет человеческую кровь. Овцы — в загоне, пережевывают жвачку. Чиликей украдкой бежит домой. За пазухой тушка сурка, убитого в минувший день. Сердце колотит ся сильно-сильно. Валится аил, потоком т е кут камни, скрежещут: «Неимеющие мяса родные твои умерли». Над головой глаза отца, большие, как небо... Парень смаху открывает дверь. Запах мертвечины ударяет в h o i c . Возле погасше го очага лежат трупы братьев. Чиликей кричит: — «Любящая мать моя где? ,г де она?». 1 Эр лик — злой бог. Никто не услышал голос. Горы не сказа ли, когда умерла мать... Дверь скрипнула. Ипюулей вошла в с о провождении высокого алтайца с бритым подбородком и седеющими монгольскими усами. Чиликей вздрогнул и гостеприимно посмотрел на него. — Якши?! — тихо молвил Тюнек Борсу ков, -подошел к хозяину и положил руку на плечо. — Ложись на кровать. Тебе бегать вредно. В груди что-нибудь оборвется, опять кровь пойдет. — Якши, якши! — крикнул Чиликей. — Я совсем здоров. Быстро бегающего, люби мого моего коня приведи мне сейчас же. Я поеду и сам поамотрю, как сено косят... —- Ты ложись, а потом поговорим... — Теперь ты меня не уложишь. — Сдви нул широкие брови, сердито посмотрел на гостя. — Заместитель ты мой или не заме ститель? Заместитель. Так делай то, что я велю. Не хочешь? Неожиданно оттолкнул Борсукава, побе жал к двери. Тот схватил его за рубашку, удержал, а .потом взял в беремя.и понес к кровати. — Я на общем собрании поставлю.... В айком партии напишу... Тебе выговор да дут... — кричал Чиликей и, как ребенок, размахивал руками, пинал коленками в жи вот Тюнека. — Ты меня почему не пуска ешь на покос? У тебя там непорядки? Я все одно узнаю. От меня ты ничего не скро ешь. Борсуков прикрикнул на больного: — Лежи, а то арканом привяжу... Ипкулей плакала. Проснулись дети. Ут кнули головы в подол матери. * Чиликей дышал р едко 1 и тяжело. Успоко ившись, он сказал миролюбиво: — Ладно, сегодня я на покос не поеду. А завтра ка рассвете заседлай мне. коня. Слышишь?.. На минуту закрыл глаза. Тихо спросил: — Силосу 'сколько ям сделали? — Три... — с заминкой ответил Борсуков, а сам подумал: «Больного волновать нельзя»... — Хорошо работаете! Я в айкоме партии не раз говорил: «Колхоз «Чолмонг» всегда будет первым»... —- Всегда! — уопокоивающе подтвердил заместитель. -— Пошли ко мне животновода. Хочу уз нать, как у него идут дела... Ночью Чиликею стало хуже, но он не стонал и не кричал, как неделю тому на зад, когда все с часу на час ждали смерти.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2