Сибирские огни, 1934, № 1

ся ей некуда, что все равно хозяйство бу­ дет порушено, я. всплакнув, сказала ребя- сам: — Пропадем мы без Власа... Запишемся, вать, ребята, в этую коммуну. Хлебнем го­ ря! Ребята— тринадцатилетний Филька и почти- невеста — семнадцатый год пошел— Зинаи­ да — легко согласились с матерью. Но когда мать обеими руками отмахнулась от столовой, боясь расстаться с печкой и гор­ шками, стыдясь соседей и кумушек, то и мальчишка и девушка, оба решительно зая­ вили: — Все ходят туда! Почему мы хуже дру­ гих? Да там и весельше! — Весельше?! — вспыхнула мать. — Вро­ де трактира! — Там зсе! — повторила настойчиво Зи­ наида. — Подружки. — Ну, как хотите! А я дома буду. Не мо­ гу я... И Марья и не заглянула в столовую, а стала приходить в контору за ордерами на продукты, хлопотала попрежнему у печки и вздыхала о прошлом домашнем уюте, о семье, которая разваливается, о Власе, не подававшем о себе никаких вестей. Изредка к Марье забегала Устинья Гав­ риловна. .Старуха сразу пожелтела, одряб­ ла, сделалась суетливой и настороженной. Она со дня на день ждала, что коммунары выгонят ее из той хибарки на Балахие, где дали ей временный приют. Сна прятала гла­ ва и избегала встреч и разговоров с одно­ сельчанами. У Марьи она немного отходила, согрева­ лась душою: с Марьей могла она свободно выплакать наболевшее, высказать ‘ то, что камнем залегло на сердце. Ведь и у Марьи, как и у нее, мужик ушел куда-то безвестно, ушел от плохой жизни, от дурных людей, от злых и несправедливых порядков и законоз! — Ничего, Марьюшка? — спрашивала она, приходя. — Никакой весточки? — Нет, Устинья Гавриловна, ничегошень­ ки! Уж так-то мое сердце изболелось! Уж так-то!.. — Беды? И мой, как в воду канул! Сыну письмо посылала, от сына про отца никаких известий... И сын Петя тоже не сообщает. Петя, сын Устиньи Гавриловны, жил в го­ роде. Два года назад его вычистили из ву­ за, и теперь он где-то как-то устраивался и писал родителям очень редко. А с тех пор, как отца раскулачили и он ушел из деревни, Петя и вовсе перестал писать. Устинья Гавриловна, жалуясь Марье на свои горести, о сыне выражалась осторожно и извинительно: — Нельзя ему, слышь, с нами поддерж­ ку иметь. Портит это ему в жизни... Вот тогды ошиблись мы с ним. Надо бы для видимости откачнуться ему от тес, вот ек бы, может, и ученье окончил! А мы по глу­ пости да с неопытности и не сообразили!’ Однажды Устинья Гавриловна пришла я Марье возбужденная, тая в себе какую-то. с трудом скрываемую новость. — Об ’явился? — нетерпеливо и ревнивс (Вот у людей все по-хорошему! Не то, чте у нас!») кинулась к ией Марья. — Нет, не об’язился. Не то... Письмо от Пети пришло. Через добрых людей. По со­ вести сказать, неладное пишет, обидное, t выходит — все к лучшему... Отказался Пет* от нас! — Отказался? — изумилась Марьж — Как же так? — Через газету. В газетке пропечатал, чте отказывается от родителей, потому, грит они кулацкого звания... Обидно, конечно ну, все-таки, слава тебе, господи, бать, те перь ему ход буде в жизни. Перестанут притеснять! — Ох, горюшко-то какое — исполншгаи Марья жалости к Устинье Гавриловне. — От родителей отказывается! Родное дите!? — Да ведь для видимости! — успокоил! Устинья Гавриловна и снисходительно, ка» взрослый в разговоре с малышей, несмысле нышем, усмехнулась: — Наш Петя душев кый. Он от нас не откачнется всамделе. Марья посмотрела на старуху и широкс раскрыла глаза. Марья недоумевала. Удив ленно разглядывая Устинью Гавриловну она старалась вникнуть в ее слова, стара лась что-то понять, но не могла. Сна не понимала — как это у Устины Гавриловны сердце сте болит за поступок сына, отрекшегося от родителей, всенародш заявившего, что он не признает их больше своими родными? И Марья впервые по-настоящему заду малась об Устинье Гавриловне, об ее Ника норе, о всей ее родове. 3. Марья по-настоящему только теперь впер вые задумалась о Никано^ре и об Устинь Гавриловне. Когда жизнь влеклась однообразно и при вычно, когда жизнь простиралась от поскс тины до поскотины, вымеренная привычны! и однообразным трудом, когда каждый д е н бывал похож на предыдущий и сегодня бы