Сибирские огни, 1933, № 7-8

Письма о репе , " „«ЦП*—-о V Я. ЧЕР10ВЛ ПИСЬМ)ПЕРВОЕ « ОБРАТ по перу» — так вы подписали Ш , ваше письмо. Я буду называть вас просто — Поперу. Любопытное имя, правда? Немножко индейское. Я раскрыла окно. Улица тиха, тополя ро- няют белый пух. Далекая сосна распласта- ла на небе неподвижные ветви. Я вижу: вы склонили белокурый вихор над моим письмом. Стол завален рукопися- ми. Толстый карандаш лежит у ваших пальцев. Торопитесь неутомимый газетчик: город ждет сенсаций. Но почему я думаю, что вы — белоку- рый? Может быть, вы — маленький, и чер- ный, как жук? Послушайте, я хочу написать вам одно воспоминание, лучшее в моей жизни. Правда, тогда была осень, ночь и звезды, а сейчас — лето, солнце, тополя... Но я не знаю, почему именно это воспоминание овладело мной. Итак: собрание было очень коротким. Наш секретарь парткома, бритый и суро- вый, бросил несколько слов тяжелых, как камни: — Хлеба нет. Нет и не будет. Вы голо- даете, я знаю. Собрание невнятно заворчало. — Комсомольцы! — повысил он голос: — Никакого дезертирства! На складе име- ется тридцать фунтов муки. Это все. Эше- лон с продовольствием запаздывает. В дет- домах пухнут дети. Местные мещане уве- рены, что мы с вам^, — коммунисты, — пожираем весь наличный запас хлеба!.. Собрание закричало, затопало. Тридцать фунтов муки решили отдать детдому. В нашем погребе лежал лошадиный окорок, — синий и жесткий, как ремень. Впереди ёыла голодная тоска. Но мы не боялись. Нас было пятнадцать и мы шли тесной стайкой. Теперь слушайте о Ксане. Пухлая хохлу- шечка, еще не остывшая от хуторской, застенчивой тишины, она сначала казалась растерянной, но когда голосовали тридцать фунтов муки, она выкинула ладонь выше всех. Я осторожно дотронулась до ее пле- ча: —- Ксанка, хохленок! Мы отстали от ребят и уселись под ощи- панным кустом акации. — Эшелон придет, — сказала мне Ксана: — Но он не для нас. Мы умрем. Круглое лицо Ксаны потемнело от стра- на . — Мальчишки будут смеяться... Но ты поймешь, — лепетала она, и ее синие гла- за налились слезами восторга и жалости к себе: — Надо умереть. Клянусь. Она вскинула руками и' смущенно шеп- нула: — За революцию. — И я клянусь, — серьезно сказала я и стиснула зубы, как это делал секретарь парткома. Мы взялись за руки и побежали. Над на- ми шли крупные звезды. Я на всю жизнь запомнила эту ночь. Сейчас за моим окном текут глухие су- мерки. По улице идет китаец. У него брон- зовое лицо и широчайш/ие шаровары. Он грустен и поет тоненьким, детским голосом. Песенка его вся -из круглых китайских слов. Я ее не понимаю. Но может быть он поет о нежной, жел- той розе? Поперу, я задыхаюсь! Китаец подошел ближе, и в руках у него не роза, а простая, желтая репа. Подумайте, о репе он пел так нежно! Впрочем, прощайте, я кончила, дорогой Поперу. Ваш собрат.