Сибирские огни, 1933, № 7-8

Приезжий писатель заметил, что его очень удивляет этот разговор литераторов о чу- гуне и стали. Стрижков спокойно возразил, что черная металлургия ему столь же дорога, как до- рога литература. Это была не фраза. Он с большим увле- чением следил за стройкой Кузбасса. Но ему хотелось кузбасские наблюдения разме- стить в рассказах. Между тем, рассказы не удавались. Неудача эта была вызвана недостатком времени. Обстоятельства заставляли его торопиться, искусство же требует простора и размышления. Он хорошо знал книги Лондона. Удача его алтайского рассказа «Трое» была, в сущ- ности, удачей подражанья. Но советский Алдан все же разнится от Клондайка и Кузбасс — не Аляска. Стрижков искал свой голос. Писатели знают, какое это нелегкое дело. Случает- ся, что писатель до седых волос ищет свой •толос. Поиски Стрижкова были мучитель- ны. Он 1й»сал рассказы бытовые, писал рас- сказы психологические. Прекрасный материал размещался в торо- пливых очерках. За короткую литературную жизнь Петр Николаевич написал несколько очерковых книжек. Некоторые из них, например, «Алдан», очень хороши. Очерковая его работа заслуживает осо- бой статьи. Сейчас меня занимают именно рассказы. Петр Николаевич сознавал свои неудачи и переживал их очень болезненно. Он не любил и не умел жаловаться. ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА. Я не знал, что эта встреча будет послед- няя. Если бы не массивные шкафы, в которых хранит свои золотообрезные книги Е. Н. Пермитин, я, наверное, подумал бы, что время вернулось вспять. Казалось, Стрижков скова с'ездил на Ал- ,дан. Щеки его, как и в ту послеалданскую встречу, горели румянцем. Но' это был ру- мянец чахотки. Все лицо его заострилось. Глаза лихорадочно блестели. Он рассказывал о Сибири. Он не жало- вался. Петр Николаевич, повторяю, к сожа- лению, не умел жаловаться. Он говорил о десятилетии «Сибирских огней», о докладах на пленуме сибирского оргкомитета, о но- вых вещах, которые написаны в Сибири. Он, как всегда, казался спокойным и проч- ным. Я не заметил надлома. Когда он ушел, я сказал собеседникам, что он, кажется, выздоравливает. В. Я. Зазубрин, ближе меня видевший •смерть; покачал тогда головой и с сомнень- ем произнес: — Не нравится мне Стрижков... не нра- вится. ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО, В июле я получил известие: «Стрижков очень плох». Я подумал, что борьба еще возможна. V иенно в это время Петру Ни- колаевичу было послано письмо, в котором были сказаны требовательные и, наверное, даже грубые слова о том, чтобы он побе- дил болезнь и встал на ноги. 31 июля Стрижков написал мне следую щее: «Я получил сегодня ваше письмо от 14/VIII и немедленно, хотя коротенько (нет сил), отвечаю... Когда-нибудь я напишу по поводу неко- торых интересных мыслей в вашем письме. Сейчас не могу. А по поводу основного вашего в письме— воля, воля к жизни, — я могу сказать сле- дующее: представьте себе избушку в глу- хой тайге, в избушке брошен крепко зако- ванный человек, продовольствия никакого, людей нет на сотни верст. У этого чело- века огромная жажда жизни, но что он мо- жет сделать? Он неизбежно погибнет, если его не спасут случайные промышленники. Я в положении такого человека... Я за- гнан в угол, больной отощавший волк. Я щелкаю зубами, ненавижу мир и с жаждой жизни жду смерти. ОБВАЛ. Каштаны лежат на моем столе. Я только что перечитал рассказ «Трое». Он прозвучал для меня по-новому, этот рас- сказ о золотоискателе, который роется ь земле. «Земля висит также над его головой Он мечтает о любви и золоте. В это вдемя гнутся кедровые крепи, поддерживающие черный свод. Он работает в темноте и слышит только журчанье воды. Крепи вое гнутся и гнутся, и над семиаршинным пла- стом земли победно идет весна, и ветер те- плый, пропитанный смолистым запахом, на летает порывами, чередуясь с холодным и резким...» Раньше, читая этот рассказ, я не знал, об- валится, ли семиаршинный пласт. Теперь он обвалился. Над черной землей «победно идет осень». «Я был на вершине горы, и как тяжело было упасть к ее подножию»... Это из того же рассказа. Книга в дермантиновом переплете лежит рядом с почтовой карточкой. Книга проживет долго, — быть может, сотии лет. Удел человека иной. Горько от этих мцсл-ей. Летом я мог бы выйти в сапик. Часа в два ночи я мог бы встретить Осипа Эмилье- вича Мандельштама, идущего по садовой дорожке нереальной, почти автоматической походкой. Сейчас осень. В саду никого нет. Не пой- ти ли мне к коренастому клену? Не ска- зать ли мне клену, что вот умер человек, не прошедший половины пути, — н-е прине- сти ли мне клену жалобу на эти лепечущие деревья, которые стоят под ночным дождем, роняя в траву крепкие и зрелые плоды?.. Москва. 16\/Х- 33 г.