Сибирские огни, 1933, № 5-6

шкура, он сказал: — Я знаю время самое тяжелое для охогти- «ов и пришел помочь. Сделай, Никичен, из му- ки саламат. — Ты пришел, чтобы остаться пукаком" в нашей урасе? — пытливо, с волнением спросила она. — Нет, я пришел звать вас к морю, котя еще не время спускаться с ,гор. На 'большом Шанта- ре построили лесопильный завод. И комиссар Небываев зовет бэтюнцев селиться там и валить аянские ели. Он дает за это муку и табак. Мы живем в (русских домах. — Кто даст тебе табаку за сваленную ель?— с сомнением сказала Никичен. — На ней не рас- тут орехи. Олешек улыбнулся с трудом. Он засыпал от усталости. Запах снега был нежен. Дым пах еловой корой. И ночью Олешеюу снился соболиный след на упавшем дереве... •Утром он (Сказал: — У вас нет мя-са, а л тоскую по охоте. При- ми мою помощь, Никичен... После снега наступила оттепель, а потом мо- роз. Наст окреп. И два дня бродил Олешек во- круг, выслеживая зверя. Наконец, напал на след сохатого. Олешек вернулся в урасу, зарядил винчестер и насадил на коек — лыжную пал- ку—свой нож. Хачимас не мог пойти. И Олешек отправится вдвоем с Никичен. Сохатый — молодая самка — полдня легко уходил от охотников. Потом начал устазать. Наст не держал его тяжелого тела. Олешек до плеча просовывал руку в глубокий след и на- ходил там шерсть и кровь. Зверь ободрал об лед ноги. Никичен легко бежала на лыжах рядом с Олешеком. Ее дыхание не учащалась. К вечеру они загнали зверя. (Сохатый лег. Издали было видно, как тяжело ходили его бо- ка. Никичен подбежала к нему первая. Она сня- ла ружье, но не успела вькстрелить. Сохатый вскочил, собрав последние силы, и вдруг обер- нулся к Никичен. Она бросилась в лево, потом вправо, сделала круг. А сохатый, хрипя, гонял- ся за нею, как человек. (Олешек приложился, но ружье дало осечку. Второй раз стрелять было уже некогда. Олешек старался лишь стать меж- ду зверем и Никичен. Это ему удалось. Тогда ©н поднял нож, насаженный на палку, и вонзил 9 Пукак — сосед. Зимняя ураеа или юрса сто- ит слишком дорого. И бедные семьи поселяют- ся по нескольку в одной юрте, называя себя оукаками. его в шею сохатого. Тот упал не сразу: поднял- ся иа дыбы, скрестил передние ноги и рухнул на Олешека, вдавив его в снег. Выстрела Никичен Олешек уже не (слышал. Он (очнулся от (снега, набившегося в рот. Ники- чен помогла 'ему выбраться. Он встал. Попро- бовал руки и ноги. (Они были целы. Только чо- жа на голове — рассечена копытом. Кровь за- ливала глаза. (Олешек ладонью отер ее, посмот- рел на бледную Никичен, на огромного зверя, лежавшего у ног, и (сказал: — Зачем есть 'Столько мяса, когда можно есть муку. (Разве свалить сохатого легче, чем ель? •Испуг Никичен прошел. Но лицо ее остава- лось бледным и задумчивым. — Это так, — сказала она, — если ты гови- ришь правду. Потом они молча сидели у мертвого лося, по- ка не пришел с оленями Хачимас. Тогда Олешек спросил: — Пойдешь ли ты за мной, Никичен, или ос- танешься здесь? — Дважды ради красных отнимал ты у меня севокина, — с горечью ответила Никичен. — Кого же я приведу в твое стадо? И Олешек сказал ей, как говорят всем девуш- кам: — Сердце твое самый верный, самый резвый севокин. Как сетью обходят черного соболя, окружу я тебя любовью и счастьем. И Никичен заплакала, ибо долго ждала от Олешека этих слов. Ее пугала незнакомая жизнь, к которой звал он ее, но она отдала ему каптаргу и смело пошла за ним, как идет за овеном жена... Они пришли в Чумукан, когда море было еще подо льдом. Никичен не узнала старых мест. Прибавилось •много домов. За отмелью в снегу стояли (бараки, рыбалок. В доме (Грибакина (был новый совет и жил настоящий учитель — молодой, толстогу- бый якут. Ai бэтюнцев не было. (Они .перебра- лись на Шантары, и нартовяая дорога вела туда по льду... Лесистые Шантары! Сколько раз Никичен видела над бледным морем их лиловую, пус- тынную кайму. Теперь она г.нала оленей по просеке. Пихты на Шантарах шумели так же, как на Шевели. Олешек шел впереди на лыжах. (Он показал Никичен на край просеки. В просвет е, где скво- зил белый берег, она увидела дома и красную трубу такую высокую, что приняла ее сначала за сосну. И вдруг раздалось над просекой долгое гу- дение, более громкое, чем голос изюбра. Олени