Сибирские огни, 1933, № 5-6

Чей-то зьгчный голос пригласил: — Пожалуйте в зал, дорогие гости... Чайку с дороги выпить. Тузин »е отставал от своего соседа. Кругом их люди в навык' полушубках, тулупах, пахну- щих полам, снегами. Хотя он, общипанный в темных углах и тайных логовищах, походил на воробья .среди скворцов, но в сутолоке ни- кто не заметил его ни в зале, .ни в буфете. Си- дя рядом со 'Стоговым и набивая рот свежи л хлебом, он вкрадчиво опросил: — Кузьма Фомич, моя бабенка как пожи- вает ? — Ничего. Хвалится. Недавно у наших баб в гостях сидела, сказывала — сто сорок с лиш- ком, однако, пудиков хлеба получила. Умая- лась. Всю горницу засыпала.. — Ну-у?! Моя баба сто сорок пудов полу- чила? Одного хлеба? В жизнь не поверю. — Есть такие, которым еще больше приш- лось. У твоей Лукерьи Гавриловны вышло две- сти двадцать девять трудодней. Робила она в иоле, можно сказать, не щадя себя. В ударни- цы попала. — Говорил Стогов, не торопясь, отшивал чай из блюдца. — Наш колхоз теперь не на последнем счету. Из ямы в роде вытащи- ли. Пришлось у нас ровнехонько по одиннад- цать кил-о и деньгами по тридцать девять ко- пеек за трудодень. — По одиннадцать мило?! — Да. А ты знаешь, что твоя Лукерья сына тебе кормит? — Знаю, — буркнул Тузин, покраснев. — Большой поди вырос? — Здоровяк. На мать -омавсишает. Можно ска- зать, вылитая мать. Вместе со Стоговым Тузин вышел на вокзаль- ную -площадь, где застыл строй пустых грузо- виков: — Теперь, товарищи колхозники, в баню по- едем, а патом — в казарму, на квартиру. Са- дитесь. Делегаты, толкаясь, прыгали в кузов. Тузи- чз.остановил строгий человек в шинели: — Вы тоже колхозник? Тот от неожиданности замялся, буркнул: — Нет, я так... — с'ежилоя и -нырнул в тол- пу. — А куда лезешь? Давно в .тюрьме не си- дел? — догнали его хлесткие слова. Вечера Тузин, обливаемый светом электр-- фгнарей, проводил у под'езда театра. С губ «го не сходили слова: — Сто сорок .пудов хлеба. Гора! Зря я ал- бар на дрова изрезал, погорячился, думал в колхоз отберут, а вот... Еж-ели этот хлебец да на базар двинуть... Дождавшись окончания заседания краевого с'езда колхозников, он провожал Кузьму Фо- мича до столовой, назойливо трещал, загляды- вая в волосатое лицо: — Я собираюсь вместе с тобой домой по- даться... — Пошто так? Разве тут плохая заработка* 1 •В городу, я слышал, легче жить? — Стогоа спрятал усмешку в клочья раскаленной боро- ды. — На пашню потянуло... — А-а-а, — пропел волосатый, хитро щуря глаза. С дважды, подходя к театру, Туэин услышал знакомый голос: из черной трубы, подвешан- нсй к карнизу, сыпались спокойные слова: — Долго мы спали, да рано встали, това- рищи... Представил себе большой зал, переполнен- * ный людьми. У стола стоит высокий, несклад- ный Стогов. На нем короткая рубаха из поло- сатой пестряди, без пояса, волосы вз'ерошены. Слова запутываются в бороде. Он, Василий Ту- зин, сказал бы умнее и глаже. Зря уехал из -се- ла, обязательно послали бы на этот с'езд, как посылали его на районные с'езды советов, когда был единоличником. Вдруг он испуганно вы- тянулся, точно сторожевой гусь на болоте. Черная труба иэрыгала слова, жгучие, точно раскаленные камешки: — Ра-оскажу я вам, товарищи, про лодырей. Есть они у нас, чо греха таить, есть. Свиделся я с одним -здесь, в городу, с нашим, с Васили- ем Андроновичем... Прыгнул -в тень, за витрину, зло скосил гла- за на громиооговоритель. А слова все тяжелее и тяжелее, -будто Камешки, кирпичи, шиты... — В прошлом (году он в эту пору в город подался, на легкую заработку. На пашне, дес- кать, тяжело рабить. -Слан-ов продавал, из го- рода в -город кидался. Теперь гляжу я на его— общипан весь, ровно в, волчьей стае был... У}- нал от меня, что его баба хлеб заработала, сто -сорок пудов, «я — говорит, — теперь до- мой поеду, меня, — говорит, — пашня потя- нула». А почему же тебя, лодырь несчастный, пашня не тянула, когда мы весной мерзлой картошкой питались, да и той иавдо-сталь? По картошинке делили... Каждое зернышко берег- ли, чтобы в землю бросить. — Подавись ты, рыжебородый чорт. Вот от- крыл -хайло, — не вытерпел Тузин; убегая от театра, ворчал: — Никуда я не поеду, тут буду. А ночью, сидя на бульваре, на лашочвке, про себя пйвторял: