Сибирские огни, 1933, № 3-4

глаза голые, как у еовьг. Она всегда молчала. Уткнется в подушку, лежит, один круглый глаз наруже, и такой он злой, этот глаз! Потом я сдружилась с ней. Добрая была баба, а как увидит Цыпунова, так и замолчит, и жжет его глазом. Цыпунов над- ней хихикал, — он над всеми хихикал, — и прозвал ее «Коровья смерть». И еще была одна. У этой глаза за оч- ками спрятаны, всегда над книжкой, не- разговорчивая. Ты, 'Роганов, наверное ее знаешь. Сутуленыкая, всегда в кожа- ной тужурке, ходит окоро, ножки как спицы мелькают, — то-оненькие. Цыпу- нова она не замечала, из-за большого презрения.. Бывало, наткнется на него по близорукости, и обойдет кругом, словно вещь. Ну... Пришел дядя-Цыпунов чаевать. Пока на стол собирали, он брелком от часов поигрывал. К чаю они никого не позвали, стали пировать одни. Цыпунов свесил толстый нос в блюдечко, разом- лел и стал отпускать шуточки. Кругом хихикали. Две фармацевтки тогда у нас жили: Фирочка и Идочка. Идочка смазливая была, всегда ножки напоказ держала,—• красивые они у нее были. А Фирочка— черная, худая, настоящая обезьяна. Од- ни губы у нее толстые были, накраше- ные. Очень короткие юбки носила. Она такая деваха была... ну, попросту ска- зать, легкая. При фармацевтках находился уха- жор — паршь в роговых очках и всег- да весь (клетчатый. Тихоня, губошлеп. Прикажут ему, он и заревет без-толку: «Дышала ночь (восторгом сладострастья» Прикажут за Идочкиной туфлей под кровать слазить, — полезет. Потом раз- решают ему туфельку эту надеть и нож- ку поцеловать,—тьфу! Говоришь, ближе к делу! Так это и есть дело. Смотри, Колька, бестолочь совсем брошу рассказывать! Чего при- стал? Пойми, ты приехал, когда накипь оошда, фармацевток мало осталось. А я здесь с голой земли, все видела и слы- шала. Учесть классовую борьбу ты дол- жен или нет? Ну, оушай. На массовой работе я как-раз и спотыкнулась. Пятьдесят баб, все забитые, неграмотные, пазуху кре- стят, про пайки да про нечистого все разговоры. Кто они? Вчерашние домра- ботницы, даже лишенки были, жены раскулаченных. Вот и напирай на клас- совое сознание. А тут еще дядя-Цыпу- нов. У меня язык сам знаешь, топором отесан, а у него — бритвой. Что скажу в райкоме? Решила я тогда молчать и смотреть и слушать в оба уха. За лягым, что ли, стаканом, дядя-Цы- пуноз откашлялся и завел: — Слышали, вчера в газетах про ко- миссара Ларина больно хорошо напи- сали? Все навострились. Кто у нас читал газеты? Цыпунов хихикнул в блюдечко: — Помер он, Ларин-то! Я даже рот открыла, задохнулась. Ви- жу, очкастая деваха тоже будто вздрог- нула над своей книгой. Классовая шу- точка, верно? Идочка тут зашвырнула свою туфлю Пока ухажор пыхтел под кроватью, она пропищала: — Дядя-Цыпунов, а кто такие удар- ники? — Ударники продались' за пряники. Видали, в церабхвате очередь стоит за пряниками? Вот, это и есть ударники. Идочка покачала ножкой в шелковом чулке и говорит протяжно: — А мы с Фиркой ударяли-ударяли, так ничего не Вышло... Тамара свернула на узкую тропу. Ро- ганов и Курица пошли за ней гуськом. Скоро низкий, дощатый барак встал по- перек тропы. — Я тогда чуть язык себе не проку- сила, — торопливо договаривала Тама- ра: — Однако, сдержалась, смолчала... Ну, ребята, довольно. Я прямо заледе- нела. Идемте ко мне, доскажу? Не хо- тите? Тогда—до завтра! III На -субботнике, в первой домне Тама- ра и Роганов работали бок-о-бок. Рога- нов втискивал свои кирпичи с ожесто- чением. Пот выступил у него даже на скуле, под намокшей рубахой ходили желваки Мускулов. Последний кирпич он сердито кинул и пристукнул по не- му кулаком. Спустились на землю молча. Ванька брел сзади, /покашливал и сморкался. Усталость была велика, — земля гудела под ногами, горячие глаза смыкались. — Вот-, думал я, — неожиданно и хрипло заговорил Роганов: — Комсо-