Сибирские огни, 1933, № 11-12

рокой и страстной музыкой большеголово- во го Тэвса. На этот раз, поднимаясь по лестнице «Ог- рады», Любаня почувствовала слабое зами- рание сердца. Она сунула руку под шубу, и в ее пальцых тотчас хрустнул конверт на- талочкиного письма. Тэвс уже сидел у роя- ля и исподлобья рассматривал толпу, зали- вающую зал. Продребезжал первый' звонок, и Наталочка обеими руками вцепилась в Любаню: — Иди! Иди! Любаня выбралась из рядов и пошла к экрану. Пол был покатым, и ей казалось, что с каждым шагом она падает в пропасть. Полированная крышка рояля, отражающая желтые пятна лампочек, блеснула ей навстре- чу. Тэвс смотрел на нее удивленно. — Письмо. . .—вам. . .—еле выговорила она с ужасом думая о том, как ярок здесь свет, как безобразны ее толстая губа и дрожащее лицо. Наталочка видела, как Тэвс осмотрел кон- верт со всех сторон и поднял голову, чтобы спросить. Но Любаня, ссутулившись, тороп- ливо шла на свое место. — Люба! Люба! — задыхалась Наталочка и показывала, как Тэвс, низко нагнувшись, читал письмо. Любаня искоса поглядывала на сестру и молчала. Привыкшая к строгой сосредоточен- ности, она думала теперь об этом непонят- ном смущении перед Тэвсом. Говоря с ним, она, кажется, забыла подобрать губу так, как она делала это дома перед зеркалом. Смущение, тревога, острая жалость к себе, к своей некрасивости и одиночеству потряс- ли вдруг Любаню, и она поняла, что начи- нается второй в ее жизни разрушительный внутренний скандал. VI . Через неделю Тэвс столкнулся с Любаней, остановил ее, осторожно дотронувшись до е е рукава, и всунул ей в руки толстый кон- верт. В ту же минуту погас свет. Люба про- тискалась на свое место и так же молча по- ложила письмо в руки Наталочке, Картина уже началась: молодой человек во фраке натягивал перчатки и улыбался. Сзади сухо трещал аппарат. Музыки все не было. Потом' прозвучал аккорд, низкий и задумчивый, как колокол, за ним последова- ла робкая мелодия. На экране же летел, под откос автомобиль, мелькали искаженные ли- ца, публика увлеченно рычала. Любаня по- няла, что Тэвс взволнован и играет не глядя на полотно. ^На т а л о ч ка вдруг вскочила с кресла и стала энергично протискиваться сквозь плотные ряды, наступая на чужие ноги и молча вы- слушивая ругательства. Любаня, недоуменно, тоже встала и, ощупью, поминутно извиня- ясь, прошла за Наталочкой. В пустынном фойе, около дремавшего бу- фетчика, сестры вскрыли конверт. — Милая девушка! — писал Тэвс тонким почерком, падающим влево.—Я знаю вас дав- но. Я не раз испытал наслаждение встретиться с вашими напряженными глазами и сделать вид, что это случайно, что мы друг к дру гу никак не относимся. Меня взволновало ваше письмо—надо же было вам прислать его имен- но теперь! Я должен об'ясниться. Я играю в «Отраде» каждый день. Меня слушают ты- сячи людей, а когда мой аккомпанименг запаздывает, толпа начинает возиться и кри- чать: «Музыка! ей!». Но з одинок. Я не при- числяю себя к жителям этого городка. Наша семья музыкантов представляется мне островком на безлюдной реке. Меня ждет лодка, я скоро отчалю. Я уеду в настоящий город, девушка, к настоящим людям. Я одинок, угрюм и непростительно нело- вок с людьми. Но когда мои пальцы прика- саются к инструменту, я начинаю чувство- вать в себе какую-то внутреннюю грацию, капризную власть, которая, я знаю, может заставит смеяться и рыдать самую дикую, разнузданную толпу. В нашей семье ёто на зывают талантом. Мои братья и отец играют на свадьбах на- ших тупоголовых горожан, сопровождают своей музыкой пьяные вечеринки — все для того, чтобы скопить количество денег, необ- ходимое для моей поездки в Москву, в кон- серваторию. И вот сегодня, девушка, я последний раз забавляю посетителей «Отрады»: деньги за- работаны, и не дальше чем через неделю я буду в Москве. Я е ду счастливый, исполненный дерзких желаний, но... Поверите ли? Мне грустно сейчас, будто я потерял что-то драгоценное. Я не мог, не сумел подойти к вам запросто. Ну, почему вы не прислали с вое го письма раньше, весной? Счастье не надо измерять годами, девушка. Оно цветет один день, не- делю, а может быть и одно мгновенье. Мы могли бы провести счастливое лето. Может быть, самое счастливое в нашей жизни. Про- щайте, моя милая Газель. Быстрые ножки, я низко склоняю голову перед вами и вашим чувством. Вот, я стискиваю зубы и говорю себе: ни слова больше, ты-должен быть под- чинен одной цели. Не будем встречаться — так лучше. Генрих Тэвс».