Сибирские огни, 1933, № 11-12

Тут она опустила маленькую ладонь ча гриф и так загудела струнами, что Любаня, удивленная, выпрямилась и громко спросила: — Если? .. — Ничего. Наталочка порывисто повесила гитару на г воздь, предназначенный для полотенца. Не заметив своей ошибки, она чмокнула Люба- ню прямо в глаз « брооилась к столу, где уже дымилась миска с супом. Обедали молча и быстро. Ели жаркое, когда Наталочка вдруг замер- ла с поднятой в руке вилкой и посмотрела ку- да - то мимо сестер остановившимися глазами. Кусок котлеты упал с ее вилки обратно в тарелку; Наталочка вздрогнула, бросила вил- ку и выбежала из-за стола. Любаня встретилась с глазами Фелицаты,— усталыми, сердитыми, все понимающими гла- зами женщины, — и опустила свои, смущен- но думая о том, к а к узнала Фелицата, и что теперь она думает об их маленькой и прекрасной тайне. Этим вечером Наталочка перечертила и перервала вороха бумаги. Фелицата, звякая вязальными спицами, неодобрительно на нее посматривала. Маленький, исписанный кло- чок бумаги Наталочка, наконец, свернула и спрятала за корсаж. Ночью, после жарких уговоров, она заста- вила Любаню дать слово в том, что завтра в «Отраде» она, Любаня, отдаст Тэв су ната- лочкино письмо. V. Средняя из сестер, смуглая, волосатая Лю- баня, — волосы росли у нее даже на ще- ках, — была похожа на обезьянку еще и потому, что имела крупную и вялую ниж- нюю губу, которая постоянно выдавалась. Худоба Любани была поразительна: ее плечги приподымались острыми углами, платье висело так безжизненно, будто по- крывало совершенную пустоту. Укладываясь спать, по вечерам, сестры любили говорить замешкавшейся Любане: — Ну, Мимишка, складывай свои кости! — на что Любаня сердилась и невнятно вор- чала. Мимишка — школьное прозвище Любани— произошло от имени старой цирковой обезь- яны, единственной в городе. В школе Люба шла первой ученицей, вос- полняя сваи скудные способности фанати- ческим усердием. Она просиживала ночи над уроками, заучивая их наизусть, и несла с вое звание первой ученицы, как некий мучени- ческий венец. Может быть, поэтому большие зеленые глаза—они были светлее -*е кожи — казались в с е гда утомленными и пустыми. Неизменно белые воротнички, непоколеби- мая примерность, выученные на-зубок уро- ки и холодные глаза заставили однажды лох- матую и мудрую Зоську Позняк сказать Любане на у х о : — Ох, Мимишка, быть тебе классной да- мой! Св ою фанатическую добросовестность Лю- •баня перенесла и на работу, когда с тала учительницей деревни Сухая Речка. Через ее руки прошла не одна сотня буйных ребят, твердо обученных грамоте, закону божьему я четырем правилам арифметики и обломан- ных ее настойчивостью и неистощимым усер- дием. Но это вовсе не значило, что она бы- ла чутким педагогом. Она действовала в от- веденных ей рамках, она испуганно справля- лась в грамматике, сорвись с ее уст слово необыкновенное, ее собственное, не отражен- ное в бледном шрифте учебника. Ее работа давала ей спокойствие и сознание того, что она честно и методически повертывает тя- желое колесо жизни. Впрочем, однажды, ранней весной. Люба вышла в сад, сорвала клейкую почку тополя, понюхала ее — почка пахла горьким медом— и вдруг подумала, что ей уже исполнилось двадцать пять лет. Двадцать пять лет ее жизчи прошли, не повторятся и не вернутся назад. Люба 'прибежала в спаленку Фелицаты; воровато оглядываясь, нагнулась к зеркалу: на нее глянуло бледное, волосатое, удивлен- ное лицо. Она попробовала подобрать ниж- нюю губу, сморщилась и неудержимо распла- калась: — Не надо! Не надо! — повторяла она, подбирая пальцами крупные частые слезы. Любаня не вышла обедать в этот день, сты- дясь своих распухших глаз. Она долго еще ходила хмурая и глубоко недовольная со- бой: непонятный припадок на некоторое время посеял смутное настроение тоски а недоверия к жизни. Но Любаня, жестоким усилием воли, вставила себя в предназна- ченные рамки и снова окунулась в глухое спокойствие. Прогулки в город были единственным, в с е гда неожиданным и забавным разнообра- зием ее жизни — эти коротенькие путешест- вия по песчаным бурунам, когда степь мол- чит и, кажется, слышно, как ползут и ды- шат пески. Была какая-то томительная прелесть в тем- ноте квадратного зала «Отрады», где вдруг начинает трепетать иемое полотно, и жад- ное дых анье толпы покоряется звучной, ши-