Сибирские огни, 1933, № 11-12

да путь свой жизненный проверишь. И вы, мужики, оглянитесь на свою жизнь. На ви- ду она у всех. Знает ее всякий. Табак най- дешь и ты, дед, и ты, Никита Лукьяныч! Табак найдешь, да сор с горем и нуждое перемешанный. В избе — ни звука, ни движения. Хотел еще что-то сказать Филипп, да слов нет. Шагнул, положил на стол лист и выда- .вил: — Пишите и мевя! III. Березовский из читальни вышел почти по- следним. Шел один. Шагал рассеянно, часто Спотыкался, отклонялся в сторону. — Дадут кредиты, будут машины, удобре- ния... Что еще нужно человеку, когда он бу- дет сыт, одет? А? Из-за куска же каждый бьется? Всякий изворачивается кто как уме- ет. И лишь бы только жмзнь прожить. А жизнь? Чудно она складывается! За землю грызутся мужики, за грани, за межи, делян- ки покоса, за лес, за хлысты, за хворост, по- скотину, за потраву. .. И, бог ты мой! Ведь каждый норовит другому в горло вцепить- ся! А? — Не будет же этой грызни в коммуне? Земля — воех, и нет тебе грани. Ле с? Да на -что он мне лес, когда отстроено все будет •коллективом! Покос, луга. .. И поскотина-то будет не нужна! Н-да... — И плевое дело — поскотина, а сколько через нее весной у мужиков грызнж Один кричит: «Делить поровну на каждый двор», другой: «Надо по скоту», третий: «По едо- кам», четвертый. .. И дерутся, и надсажают горло. .. Одному так не хочется — он много имеет, видишь ли, скота. На едоков напи- рает. Другой на скот тянет или на душу. И всяк настаивает, из кожи лезет, ищет себе выгоды. Спорят, спорят до половины лета, бросят открытой поскотину, и тебе потрава пошла, тяжба, зло. .. У своей ограды Березовский присел на ла- вочку. Из-под ворот выскочила Жучка, хоте- ла было тявкнуть, но разглядела хозяина, вильнула хвостом я вскочила ему на колени. До гробовой доски не забыть Никите Лукьянычу, как бился он рыбой об лед. Умер старик, и ему, старшему сыну, мать-старуха осталась, две сестры-малолетки да брат. Шесть лет мучился, пока подрастал брат, под- тягивались сестры. Выбился. Поставил-таки всех на ноги. Только бы ,и жить: рабочих рук хватает, скот появился, машины. В доме пол- ный достаток. Не суждено. Сестры повышли замуж, брата — в германскую забрали, и не вернулся. Два-три года только и пожил в достатке и снова скатился вниз. И сестры мучились, отправив мужей на фронт. В кучу сойтись — не то, не се: у самого ребятишки малые, да и у сестер. .. Потрепала хозяйство и революция: колча- ковцы взяли лошадь, оставив взамен чесо- точную клячу; сам свалился от тифа, обес- силев на четверть года. Только с постели под- нялся—жена слегла. И пошло снова колесом. На йолчаковской кляче с подросшим сы- ном, а потом с дочерью, не доест, не до- спит — за двоих ворочал. .. Из беды все же вылез: появилась сенокосилка, хорошая ло- шадь, двс,> починил, пригнал все к порядку. Только 6 4 разживаться, а тут с сыном опять беда с тряпас ь . .. Потянулся Березовский, хрустнул пальца- ми и перешагнул порог, опускаясь грузно на табуретку, повторил: — Н-да. .. Табак жизня... — Чего табак, какой табак? — глянула хозяйка. Она уже заметила, что с мужем творится что-то неладное. — Табак, говорю, баба, жизнь наша! — Какой т абак? Чего несуразное мелешь? — Жизнь наша табак. Об этом Гаврилен- ко говорил. Это правда. А чтобы от нужды избавиться, так они коммуну организуют и жизнь строить хотят по новому. .. Не подать- ся ли нам, баба, туда, в коммуну? У хозяйки из рук вывалился горшок со щами, треснул глухо, как спелый арбуз. — Што ты! .. И думать брось о коммуне.. — А куда, баба, ты не верти, не крути, а наша жизнь — похвалиться нечем. Верно! Но Матрена Федоровна не слушала: — Да я... да ты. .. и из дому уходи от ме- ня, к своей коммуне! И не заговаривай! Ви- де ть не хочу и слышать зде желаю, — завы- ' ла. — И впрямь сестра говорила, что ты, старый пес, задумал о коммуне. А я-то. .. моя головушка-а-а. .. А я-то, дура, верить не хотела. Болтает, думаю. О он... В избу вошел Чалбышев, прислушался, вздернул плечами, снял шапку, спросил вкрадчиво: — Что ты, Матрена Федоровна, ругаешь- с я ? Провинился видно? Никигга-то Лукья- ныч? — Да как же? — учуяла защиту хозяйка и протерла кофточкой мокрые глаза. — О коммуне, непутевой, заговорил. Пес, право пес! Пришел — и ну: табак да табак. А он— вон каким табаком себе затуманил голову. И метнулась в горницу. —. В тупик попал я, Петр Лупентьич, в ту- пик. А вот что ты делать будешь, а? — раз-