Сибирские огни, 1933, № 11-12

Майор плакал. Жалко было школу, жалко было мать, жалко было чернохвостого щен- ка, которого он подобрал недавно на за- дворках. Хорошим товарищем оказался чер- нохвостый, черноглазый Мойнах. Вме с те спали, вместе ели... Но не даром Ован Инкижеков вчера вечер угощал отца айраном и бараниной. Не поскупился на этот раз старый. Знал, что дешевый чабан стоит хорошего ужина. И Чибиджек уступил. Майору сказали, что за зиму )н заработа- ет маленькую еманку. А глазное — будет сыт. Сыт! Высшего предела счастья в чи- биджековой семье не знали. - Суровы горы Узунджула. Никогда не зеле- неют их дальние тасхылы, за чью спину. каждый вечер прячется на отдых солнце. Словно козьи белые шапки надвинуты на их морщинистые лбы и только кое- где рыжей оторочкой разбежались по шапкам опадаю- щие лиственницы. А ближе к степи, где ветер с Абакану на- чисто соскабливает с косогоров снег, бродит с овцами Майор. Он подобрал под опояску полы длинной шубы и тяжело переваливался каменистыми тропами. Холод или страх щекочут спину? Словно зас тывает в "жилах кровь и острой льдинкой колет, подкатываясь к сердцу. — Волки! Майор впился ногтями в палку, защурил глаза и крикнул. И, видимо, так страшен и пронзителен был детский крик, что волки один за другим скатились в лог. За кого испугался Майор — за себя, за овец, за маленькую еманку, которую могли не дать зазевавшемуся чабану? — Этого Ге- оргий Николаевич Кучендаев не знает до сих пор. Майор возвращался домой. Пестрым ко«- ром вливалась в Узунджул весна. В неб» выплывали сизые орлы. Звенела степь, зве- нело Ьердце... А у самой родной юрты на Майора нале- тел поджарый чернохвостый пес. — Мойн.ах! Приятель Мойнах! Но Мойнах кружился вокруг Майора, с го- няя на нос редкие морщины, задыхаясь от бешеной злости. Если бы не мать, встреча кончилась бы плохо. Майор дома. Но отец на работе. Мать по- шла поискать муки. Сестренка таращила ис- пуганные глаза. За дверыо вес еще рычал Мойнах — вероломный друг. И, как тяже- лый турпан с камышей, снялась с сердца ве- сенняя радость. Ес ть ли где-нибудь в степи жалость и правда? Скоро Казанская, договорный срок. Не Чибиджек не радовался. Чибиджек молчал: все равно умней хозяина не будешь. Целый |од ждал Чибиджек расчета (а • год стоил двадцать пять целковых), и вдруг Чибадже-, ку к празднику, — пусть видит Казанская божья матерь, — ничего не причитается. Причитается хозяину, а не ему. Долго думал Чибиджек, выщипывая жид- кую бородку. О хозяине думал, о себе ду- мал, о жизни думал. А ночью мать подняла всех пятерых ребят, закутала в тряпье и уложила чурками в рыдван на сено, впере- межку с кадками, горшками, хазанками. В юрте остались только пряди копоти да раз- вороченный очих — семейный очаг, которо-