Сибирские огни, 1932, № 6

груди острые пики и скакали дальше. Смерть заглядывала в каждую канаву: — Не остался ли еще кто в живых?.. Оттого ли, что был® жарко, томила жажда, а из левого^ просверленного пулей навылет, плеча сочилась кровь, или оттого, что земля куталась едким дымом — я часто терял сознание и каж­ дый раз, открывая глаза, говорил себе: — Нет, я — жив... Над моим лицом с обоих сторон канавы све­ силась пожухшая, будто пламенем хваченная, крапива (может быть она спасительница?), го­ лова лежала в чьих-то ногах, дергавшихся по временам. Я ни о чем не думаю. Было только одно желание: скорее бы приходила ночь. А солнце, за сизым полотнищем дыма, крова­ во-красным шаром медленно катилось к западу. Острая, пронизывающая боль сверлила плеч? я разливалась по всему телу. Я лежал распла­ станный, с закрытыми глазами и слушал. — Ах, скорее бы ночь!.. День угас и еще повисло' дымовое полотени­ ще. Я приподнимаюсь на правую руку, хочу посмотреть на село, определить место, но вдруг близко, ясно слышу исступленный женский крик: — Пустите!.. Что я вам далась, дьяволы! Четкий треск выстрела и невнятные последние олова. Я падаю в канаву. В голове, точно пойманная бабочка, бьется одна мысь, одно желание: — Жить... жить... жить... Мой сосед еще раз дернулся, правая нога на­ чала судорожно сгибаться, словно бы он хотел вскочить и бежать, затряслась мелкой дрожью и застыла. Успокоился. За селом заунывно и жалобно завыли на раз­ ные голоса осиротелые собаки. — У-у-у-а-о-о... — Ау-у-у-о-о... Этот вой муками отдается в моем сердце. Точно последнюю, погребальную песню поют они павшим, сгоревшим в один миг в порыве к светлому будущему, этим старикам, отцам и ма­ терям, не дожившим до тихого заката дней евоих, этим юношам и детям, еще не пере­ жившим весны жизни. Мучителен вюм и мучительна жажда: — Жить... жить... жить... Тихие шорохи вблизи приковали меня к земле. По улицам солдаты подбирали трупы, молча сбра­ сывали их в канавы и также молча копали: лопа­ тами сухую землю, засыпали. — Это милость палача, христианская обязан­ ность генерала Катанаева .— мелькает мысль. Молча, по приказанию, солдаты делают свое дело. Какие сейчас у них лица? Неужели спокой­ ные, как за обедом, как у себя на огороде? Мне бы очень хотелось взглянуть им в глаза, но я ле­ жу ниц. Бот они поровнялись со мной, вот бросили тя­ желый труп, он упал всей тяжестью мне на по­ ясницу, а ноги обняли мое туловище, словно осед­ лали; посыпались .комья земли. Я тихо прячу под руку голову, заслоняю от земли рот, учащенно дышу. — Жить... жить... жить... Порй хотелось выскочить из канавы, пасть на колени и молить о пощаде, — ведь мне еще только Двадцать первая весна. Неужели вот они, такие же сыны землеробов, как и я, поднимут на меня лопаты, чтоб размозжить мою уцелевшую голову? Комья падают глуше, потом затихают. Солдаты подвигаются дальше — им сегодня на всю ночь хватит работы. Около двух тысяч человек было в селе: партизан, детей, стариков, женщин. Мно­ гие ли уцелели? Воздуху мало, сердцу тесно в грудной клетке, в глазах круги: красные, желтые, зеленые, бе­ лые... И вдруг все исчезает и я вижу, как над пепелищем сгоревшего села, в темном закопчен­ ном небе, плывет вся в черном, только страдаль­ ческое лицо светится — это мать. Моя, их, — всех... Белые руки скрещены на груди, на гла­ зах — слезы. Это о них... о погибших... Я силюсь крикнуть, дергаю головой — земля осыпалась и грудь наполнил прохладный воздух - ночи. — Я жив... Потихоньку выкарабкиваюсь из-под тяжести трупа — теперь ночь — никто не увидит и вы­ свободившись совсем, лежу кверху лицом, смот­ рю в небо. Светлый образ еще не покинул меня. Он плывет к звездным далям и прощается с по­ гибшими... Долго лежу, начинаю стынуть... На селе мертвая тишина — вечный сон. Толь­ ко вой собак нарушает торжественность покоя. Я знаю, что враги ждут рассвета, чтобы «с корнем вырвать большевистскую заразу», «под­ мести подчистую», двинуться к следующему се­ лу, «лечить огнем и мечом»... Рана в плече начинает тревожить все больше. Малейшее движение — и от острой боди содра- гаюсь весь. Нужно что-то делать. Приподнимаюсь на корточки — рука мертвой плетью падает на' землю. «Будет мешать», — со­ ображаю я и прячу ее в левый карман. Прислу­ шиваюсь и, заглушая в себе боль, ползу по ка­ наве. Все равно куда. Лишь бы выбраться из это­ го страшного кладбища. Канава засыпана кое-как: иногда моя рук про­ валивается и попадает еще на теплый труп. На грудь, на лицо, на живот...