Сибирские огни, 1932, № 2-3

тихаил нинитин Но когда я думаю о Яне, мета; не затрагивают эти подробности с жестяной кружкой, которая во время чаепитий несомненно обжигала губы. Главное, что меня занимает, — это его прекращение в красноармейца. К пониманию этого превращения можно подойти дэояко. Во время нескончаемого пересыльного сиденья мог наступить такой момент, ког­ да Ян перестал надеяться на то, что ему когда-нибудь удастся вернуться на родину. В самом деле, начальство обещало составить эшелон, во дни проходили, плен­ ные попрежнему сидели в пустом складе. Яну, конечно, было известно, что он заст­ рял в центре огромной страны, города и дороги которой были разрушены войной и революцией. В конце-концов он должен был как-то изменить «вой маршрут. Он дол­ жен был бы вернуться к Марине, но можно допустить, что после е д е н ь я в пере­ сылке жизнь окончательно ему опостылела и юн кинулся в армию та®, как человек бросается в омут. В этом случае превращенье его в красноармейца было бы актом простого, от­ чаяния. Я знаю, что это было не так. Говоря с кавалеристом о Яне, я обратил внимание на то, что он особенно отме­ тил агитаторов, которые приходили в пересылку для военнопленных. Фразу об агита­ торах он повторил со слов Яна. В сухом перечне событий, представленном кавале­ ристом, фраза эта показалась мне не случайной. Я только теперь понял ее значение. Я только теперь понял, что если бы эта фраза была случайной, кавалерист не смог бы ее запомнить столь твердо. Он ее за­ помнил и это значит, что Ян особенно подчеркнул ее в своем небрежном и несом­ ненно случайном рассказе. Агитаторы не даром ходили в пересылку. Обжигая губы о крал жестяной кружки, пленный галицийский балрак Ян Позд- няк слушал агитаторов и они привели его к решению записаться в армию. Меня занимает также тот факт, что во время кавалерийской атаки Ян первым влетел в Красноярку. Совершенно неважно то, что его могло подстегивать желание возможно скорее увидеть Марину. Я знаю, что этот факт не -случаен. ^ Я помню речь, которую военком полка прокричал над могилой Яна. Он, конечно, произносил пышные фразы о красноармейце Яне, который был примером для всех бойцов кавалерийского 217 полка. Он говорил о гидре контрре­ волюции, которую нужно бить и добивать. Он говорил также о мировой буржуазии и о мировом пролетариате. Среди этих достаточно общеобязательных ораторских возгласов военком поме­ стил живую подробность, чрезвычайно для меня ценную. Он сказал, что во время Нурлатс-кой операции, Ян вызвался пойти на подрыв моста тут же, как только бой­ цам было раз’яснено значение этого подрыва для обхцего хода операции. В речи, прооизнесенн’ой над могилой,, военком оценил эту готовность, как при­ мер высокой сознательности солдата-нролетария. Тогда я не совсем понял то, что хотел сказать кавалерийский военком. Теперь я знаю: он был безусловно прав. И я теперь не сомневаюсь: Ява захватила революция. Я живу теперь в дальнем городе. В те ночи, когда над аспидными крышами домов встает незнакомая луна, я вспоминаю о красноярских полях и о Марине. Я сочинил Даже очень плохие стихи о женщине, идущей полевыми проселка­ ми, и о зеленом, о моиильном холмике, от которого лунный свет расстилается по ни­ вам широкими и белыми холстами. Жизнь дает мне право закончить это повествование более спокойными, чем мои стихи, спокойными словами прозы. Итак, эпилог. 5 6 Весной тысяча девятьсот тридцать первого года Сибирь запоздала с посевом.