Сибирские огни, 1932, № 2-3

— А -ая! — орали филины, хлопая крыльями. Талаикеленг вскочил и топнул йогой. Зубы его заскрежетали, точно камка, спущенные с гор по россыпям. — Пусть медведь задерет твоих лошадей. Пусть ворон выклюет глаза твои, бай проклятый! Борлай бра® мне, одного племени. А ты — собака., змей... С треском взвилось пламя и закрыло половину неба. Пахнет жженым пером. Это горят перья большеглазых филинов. Сокашев покачивается, будто едет на лошади. Вздрогнув, открыл глаза. Рядом пылал костер. Юрта кружилась. Жена, уце­ пившись за шубу, оттаскивала мужа от огня. — Ты .весь бок -скоробил. Т-алапкеленг глухо стонал. Жена склонилась над ним. — Слуга старшего в племени, — говоря о Сапоге, она почтительно дотрону­ лась рукой до к ош , — привел двух белых лошадей. Будем камлать Эрлику. — Пусть медведь задерет... — Больной кусал губы. — Что ты говоришь о старшем в племени. - - Жена закрыла лицо руками.— Он всем — старший брат. Сокашев горько поморщился. Осенним листопадом зашелестел на губах шояот. «Как ослушаться Сапога, старшего в племени, хранящего кровь самого Мо-дора?». Вдруг dh сжался в комок и затрясся. Пальцем п о к а т а жену и попросил зак- * рыть себя и сесть рядом. Она укутала мужа старой шубой. Он вскрикнул: — Ой, да закрой ты меня. В юрту не пускай. . Она видела, что мужа треплет •страх в своих ледяных тисках. — Не хочу умирать... Я сделаю ®се, — шептал больной. © Старый Тюхтень ползал « острым ножом по сыромятной коже. .П од его рука­ ми кожа с легким треском разваливалась на длинные ленточки, из ®оторых алтай­ цы плели шлеи и узды. Они сидели на полу, подогнув ноги и ремешки лежали у них иа коленях. Кто-то вполголоса распевал: •— Сплетет колхоз много крепких, как железо, шлей. Оденет на сытых ло­ шадей — посеет много хлеба. Семь человек вязали хомуты. Миликей Кискин то и дело отрывался от рабо­ ты и подымал сверкающие белизной глаза то на одного, то на другого. — Не так. Смотри, как я делаю. — Подымал выше головы клещи с привя­ занной к ним хомутиной. Борлай положил хомут, — светлая улыбка залила даже выдающиеся скулы. —- Вот так же, -Миликей Никандрович, учил ты меня там... на маральнике ста­ рой собаки Кудрявцева. — Говорят, что все рыжие злые. А у меня, слышь, сердце мягкое, жалостли­ вое, — смеялся Кискин. — У старого барсука сердце — камень зимой, прислонишься теплым телом — кожу сдерет. Все поняли, что Борлай говорит о Кудрявцеве. А Токушев, покачивая головой, продолжал певучим голосом. Казалось, сейчас польется грустная, как осеннее небо, кесня. - — В то время в наших юртах поселилась бедность. Голод железными об­ ручами сковал животы. И пошли мы кочевать, как белки за орехом: Байрым — к Сапогу в пастухи, я — к Кудрявцеву в работники. Думал, что у него лучше, чем у здешнего волка, а вышло хуже. Сам знаешь, за первую неделю Борлаю восьмушку чаю. Вторую неделю ломал спину — вот столько ячменя, собака, дал. Он приподнял подол рубахи, плюнул на пол. — Русский кулак, алтайский бай — одна змея. Кискин наклонился к собеседнику, шепнул: — Слышал я, что вот-вот и кулаков, и баев — фьу!ь! — Махнул рукой. — Пошел отсюда, не мешай колхозникам. 11 первая весна