Сибирские огни, 1932, № 11-12

прочнейшей армейской 'дружбой, ули- чить в оппортунизме, настоять на ис- ключении... Этому другу он доверял... От тех дней, когда Паев, на удивле- ние комсомольской ячейке, очень быст- ро приобрел квалификацию, от тех дней — на всю жизнь вряд ли утолимая жажда знать. От дней, когда затянулся первый узел — громадное хотение де- лать. С тех пор Гаев не различал эти два понятия: он делал, чтобы знать и узнавал, чтобы делать. • Лукавая усмешка с подмигиванием исчезла. Ответственно, сложно, трудно руководить иартколлективом полка. Ус- талость (как т о г о бессонных ночей!) течет горьким, сырым пороховым ды- мом в глазах. Усталость высушила .гу- бы его, заставила защищать глаза боль- шими очками. Но и в очках Гаев очень хорошо стреляет; партийный работник в армии обязан стрелять на «отлично». Жизнь Гаева — борьба, не знающая при- мирения; борьба с людьми и с 'самим собой. Оттого накипает холодная го- речь, не знающая пощады. Иногда очки бтсекра вспыхивают нестерпимым блес- ком.,. Иногда горько работать, но в этой горечи — мудрый расчет и удовлетво- рение. Лицо Гаева измято 'Суровым тру- дом, скорбное, уже морщинистое, лицо борца и человека. Гаев развязывал узелок. В дверь по- стучали. — Да, — оказал отсекр. Старшина Григорьев вползал боком, нерешительно. Он угрюмо втискивал в комнату большое свое прочное тело.— Не пойду, — говорила нога. — Нужно,— уверял себя Григорьев. Втиснулся, на- конец, рухнул на стул. — Ну, что скажешь, товарищ Гри- горьев? Ну, что нового у вас в школе? Ну? Старшина, тяжко дыша, глядел, как отсекр развязывал узелок. «Почему! о заявлении не говорит?» — кольнула мысль. — Вы, товарищ отсекр, мое заявление видели? — Видел. Поручил Пронину разобрать- ся. — А он, — старшина дышал, как буд- то зыжимая упрямые гири и гирями бы- ли слова. — Он отдал мне обратно. Го- ворит... что-то... не так... Гаев вытащил петлю. Узелок, завязан- ный им самим, начал рушиться. «Напрасно, напрасно не раз'яснил ему Пронин», — подумал Гаев. — У тебя это заявление с собой? Старшина осторожно — ценность! — положил на стол. Гаев поправил очки. Оба они читали долго. Заявление адресовано секретарю ячей- ки школы, секретарь направил в бюро коллектива. Неуклюжими, прыгающими буквами Григорьев просил ходатайство- вать перед командованием об оставле- нии на сверхсрочную. Ниже, совсем дру- гим — канцелярским — почерком, бы- ло написано: «Хочу остаться на сверхсрочную, что- бы пронести Красное Знамя Интернаци- онала от Москвы к Бенгальскому зали- ву. От Иркутска — к Нью-Йорку... Хочу пасть смертью храбрых на улицах Па- рижа, около той станы Коммунаров, где погибли старшие братья мои. Пусть лра- ната разорвет тело мое — идея Миро- вой Революции бессмертна, ибо мы дол- жны выступить с оружием в руках на помощь угнетенным...». И еще много слов, подходящих к этим, было написано изящным почер- ком — тонким и гибким. Голос Григорьева дрожал от недоуме- ния. Старшина рассказал Гашу, как на- писанное стройным почерком показа- лось верным и Григорьев согласился, что это написать стоит: кроМе того, старши- на рассказал, что было вчера; как упал в его глазах авторитет Могильников а; теперь старшина запутался в каких-то противоречиях. VI. Вчера. . . — Скажи, Могильников, почему мне это так трудно дается? — Тренировка много значит. Ведь вы мало учились. — Да, грамоте то я только в армии насобачился... Что поделаещь: грузчик был., В вечернюю школу не ходил. Не понимал я... А теперь мне эти уравнения все равно, как малозаметные препятст- вия. — Малозаметные препятствия? — Вот-вот. Не видишь его — трешь- ся, думаешь легко пройти. А оно тебя схватит, сцапает, и ни взад, ни вперед. Довольный сравнением, старшина ух- мыльнулся. Они сидели в ленинском уголке школы; кроме них здесь — нико- го. Переходящая в лето весна выманила