Сибирские огни, 1932, № 11-12

Могильников заулыбался, представ- ляя, как он дает нагоняй старшине. «Нет, не нужно. Григорьев — хоро- ший парень. Он мне доставляет удо- вольствие тем, что выбрал заниматься с ним из всей команды цензовиков имен- но меня. А мне "это придает вес». Или не уходить домой, остаться в армии командиром взвода? «Наш полк проходил по улицам Бе- нареса... Я, командир взвода Могильни- ков, переодеваюсь в одежду факира, чтобы поднять восстание сипаев против английских офицеров. Добровольно по- жертвовать собой... Кобры пляшут, за- чарованные моим взглядом и флейтой. Узор ковра красив и бессмысленен, как заклинание. Мне противно ви- деть, как откормленный английский лейтенант, с лицом бульдога, уда- рил индусского мальчика — слугу. Не во время подана сигара и стаканчик вис- ки с содой. Он еще раз ударил его... Я вздрогнул От ненависти. Моя флейта са- ма запела Интернационал. Заунывную туземную мелодию рабской покорно- сти — долой! Кобры удивленно смотрят на меня темными и большими главами— лунами. Интернационал?! Здесь, <s ка- зарме сипаев?! Офицер бросает сигару. Маня узнали, схватили»... «Потом, изувеченный сложными пыт- ками, в 'которых холодная жестокость английской буржуазии (сочеталась с утонченным садизмом бенгальских ма- гараджей, изувеченный привязан я к ду- лу пушки. Сейчас казнь. Откормленный лейтенант, с лицом бульдога,,лениво за- стегивает лайковую перчатку. Сейчас он поднимет стэк. Через пару секунд — выстрел и мое тело будет разорвано на тысячу кусков. Но что это?! Удалая родная песня... «Конная Буденного рас- сыпалась в степи...» Неужели?!. «Шашки как молнии. Рубят. Рубят. Пулемет на тачанке... Bo-время подоспе- ли товарищи! Я свободен. Мордастый офгадр удирает в заросли бамбука. Чорт с мим, пусть бе1жит. Я великодушен. Предательский выстрел оттуда, из за- рослей. Обливаясь кровью, слабеющим от близкой смерти голосом отдаю ко- мандиру полка рапорт о своей работе в тылу бело-англичан... Я не сумел... Вбе- гает яз'ерошенный ад'ютант. Синаи, вос- стали: «Даешь советакую власть!». Бе- лые гибнут! Я заплакал слезами пос- ледней радости. Комиссар .снимает оо своей груди орден. — Товарищ, вы за- служили больше, ,чем я... — «Нет, нет, у меня мелкобуржуазное происхожде- ние, я не достоин. Да здравствует миро- вая революция!». Мой труп покрывают знаменами Красной армии. Умолкли пестрые колибри. Пальмовый лес, гру- стя о гибели доблестного бойца, скло- няет пышные кроны». Пока Могильников рассуждал таким образом, ручей танцовал в сумрачной утробе канавы. Теплота голубого воз- духа все та же. Темно-красный прямо- угольник казармы стоял деловито-не- движимый, важный, тяжелый. Казарма красноармейской части стояла, как и бу- дет стоять до окончательной ликвида- ции классов во всем мире. Но это лишь казалось. На самом де- ле было не так. Любой кирпич из многих кирпичей казармы - незаметно, неощутимо для взора, слуха, касания людей, потихонь- ку изменялся. Вещества,"ладно связан- ные между собой на кирпичном заводе, теперь упрямо сопротивлялись теплоте, заменившей холод. Немудрено — ведь, в каждый кирпич перешла доля аилы человеческих мускулов! Когда Могильников разобрал винтов- ку — была одна казарма, когда же он протер части затвора — казарма в не- заметнейшем движении стала другой. Может быть, -под микроскопом можно различить как рушились, перейдя в пыль, малые количества кирпичных стен. Так малые количества веществ будут переходить в пыль незаметно для лю- дей, пока это движение не возрастет до пределов, понятных людям. Но когда нибудь это станет заметным. Сопротивление кирпичей теплоте и хо- лоду, смене температур ослабеет до то- го, «то когда нибудь в дождливый день из карниза выпадет кирпич. Он выбыл из строя — ветеран — и лужа под ок- ном, с жирным всплеском примет его. Может быть, в стенгазете появится за- метка... И придет начхоз и скажет: — Казарму нужно подрем'онтировать. Все кругом изменилось. Когда Мо- гильников вынул из подсумка дульную накладку, она была чуть-чуть новее. Кончая чистить оружие, Могильников положил в подсумок уже другую на- кладку — на ней к прежним незаметней-