Сибирские огни, 1932, № 11-12

Каемалиисними лесами — район действия ма- монтовоких партизанских отрядов. Вспоминая 18, 19 годы, годы борьбы эа советркую власть, роман Бубеннова ярко рисует тот перелом, сдвиг, рост, которые сделала деревня к мо- менту проведения сплошной коллективизации. Деревня идет гигантскими шагами вперед, со- здавая новых людей, усваивая новое мировоз- зрение. «Перевооружился» и кулак, свирепо борющийся за свое существование. Теперь это человек, изучивший политику' советской власти, знающий многое, и умеющий через подставных лиц, иногда через разлагающихся •коммунистов, пользоваться еще благами жиз- ни. В романе целая галлерея живых людей, жи- вых образов, разнящихся по своему социаль- ному положению, характеру, по борьбе, кото- рую они ведут за или против советской вла- сти. Но беда Бубеннова в том, что не всех он сумел довести до конца, поставить над ними точку. Сам Алдохин — порой выпирает впе- ред, потом куда-то исчезает. Роман кончается без Алдохина, он затерся в куче событий, ис- чез. То же происходит с Заикой, смазан ку- лак Манухин и другие. Но есть более грубые, более существенные прорывы у М. Бубеннова. Кто такой Алдохин? Коммунист. «Повесится! — горестно заключил про пего сосед (Евсей Жмых), когда у Алдохина сго- рела изба.—Столь годов человек наживал, по- следний год для разживы пастушил. И—пра- хом!». Сам Алдохин говорит своему соседу: «Крышу оправлю, сарайчик для лошади за- горожу и — заживу-у! Опеть своим двором заживу». Коммунист Алдохин насквозь пропитая мел- мим собственническим индивидуалистическим мировоззрением. Так же рисует автор и остальных членов ячейки. «Ячейка работала плохо. Секретарь Ненаш часто пьянствовал, и за некоторые пятидневки даже сам стыдился давать сводки: заготовле- ны были единицы центнеров. Зотей Карнаухов был загружен путными и непутными бумага- ми, лаялся с мужиками в сельоком совете. Се- мен Боровых стал (совсем уклоняться от рабо- ты, сиднем сидел в доме. Лукьян Алдохин за- нялся хозяйством. Однажды к нему пришел посыльный Шабаш. — В совет звали. — Некогда! — ответил Лукьян. — Вишь, топор в руках? — Сказали оброть надевай да веди! Брига- да из городу, а один из военных, с ревор- вертом. Парень — зуб!». Мы видим Алдохина и ячейку. Политиче- ский уровень их невелик, в них еще много мелкособственнического, далекого от миро- воззрения подливного коммуниста. Вот поэто- му-то и непонятен и неубедителен мгновенный перелом Алдохина, основанный автором толь- ко на следующем разговоре Алдохина с при- ехавшим шефом из города — старым товари- щем Иваном Курбатовым. «...Дорогой рассказал длинную историю о пожаре. Курбатов молча осмотрел двор, избу И ош%.Л1 мил Алдохина: — Верно сгорело у тебя хозяйство. А если человеком хочешь быть, — это сам подожги! — Ты што? Што? Я сколь сил положил! — Зря! — быстро ответил Курбатов.—Зря? Один год хозяйство сгорело, в другой — скот лодчх, на третье лето — голод, а четвертый го 1 -• концы с концами. Мужицкая жизнь — тай--а. Зайдешь и плутай. А твой двор — ко- пейка. Брось. Лукьян пожал плечами: — Куда-ж податься? Ремесла я не знаю... — В коммуну. — Коммуна... — задумчиво повторил Лу- кьян. — Я и коммуны н.е боюсь. Был в ней е дьадцатом. Жили. Курбатов загорелся: — Слушай! Жили в коммуне, без коммуны, жили, а все-таки; Алдохин, коммуны не мино- вать. Наплюй мне тогда в глаза. Закрывшись в горнице Бастрычава, прогово- рили весь вечер. Алдохин не мог долго ус- нуть. На постели со свистом сосал цыгарку. Спрашивал Курбатова: — Спишь? — Хочу. - - Ну, спи! А только ты меня опанталыка не сбивай, Иван... Не сбивай...». Читателя Бубен-нов не убедил: Читателю ма- ло этих общих фраз,, трафаретных лозун-ов. для того, чтобы целиком и полностью заста- вить Алдохина отказаться от своего маленько- го благополучия и перейти на твердую, реши- тельную линию борьбы эа коммуну. За коммуну! Почему за коммуну? Мы зна- ем, что в 1928-29 году левые загибщики пыта- лись создавать кое-где только коммуны, но. ведь в романе Бубенного нет слова колхоз,— он пишет о более раннем времени. «Дергая пилу, Алдохин уговаривал: — Правда, долго еще и в коммунах... из-за ложек драться будут. Кровь звериная... у нас, вот што. А работать — будут. Мужиков с согласьем, дружных наберем. Окрепнем. Воя, а Бутырках — живут. — Сказывают, крепка могила, да никто в нее итти не хочет. Да. Вон, скажем, цыпля- там насыпишь в кучу, — не едят, проклятые, вместе. А каждый старается ухватить зерно иль большой кусочек — да в сторону. А лю- ди, Лукьян, хуже всякой твари. Бастрычев говорит по другому: — Как, Лукьян, насчет коммуны? Меня по- што не зовешь? А? — спросил Бастрычев. — Ты не пойдешь. — Послухал бы, может, пошел. Коммуна—- хорошее дело, сынок. Знаю. Только, Лукьяш, исподволь надо, исподволь. Исподволь и сосну согнешь. Круто взял, Лукьяш. Наперво надо бы машинное товарищество да народ работя- щий подобрать. А ты, прости господи, голо- пузого Буржуя зовешь. Рази он работник? Да его еще подпевалой зовут, а? Подпевалой! И, помолчав, добавил: —- Нонешнюю весну надо бы нам вместе пахать...». И Алдохину — спешит сообщить автор — «не терпелось, и вести разговоры с тестем не- было охоты». Чтобы доказать целесообразность создания именно коммуны, автор увозит своих героез в соседнюю коммуну. Но и здесь он скользит по поверхности, вскрывая только потребитель- ское значение коммуны: «...Осматривали скотные дворы. В конюшнях стояли сытые лошади, в отдельном светлом,.