Сибирские огни, 1931, № 4

нам предлагают, две сработаны Исааком. Но оказывается, что на них как раз уплыли за реку, и нам приходится ждать. Сам Исаак Егорыч, по праздничному чистый, в белой холщевой рубахе и свое- пряденых . белых штанах, сидит на лавке и без малейшего неодобрения смотрит, как Гоньва для показа лихо перебирает скатнички, взбегая по райской лесенке. Меня это удивляет. Полагалось бы старообрядцу строго прикрикнуть на сына: «не балуй» и лестовку, как важный предмет религиозного обихода, отнять и повесить повыше к голубой эмали распятия. Исаак же сам говорит на-двое: — Главное, аккуратно молись—и придешь куда надо. Не насмешка ли слышится мне в елейном Исааковом голосе? Но когда пришел со двора дед, и при деде Гонька неосмотрительно попытался спуститься «во ад»—тот в сердцах вырвал лестовку из Гонькиных рук и ею лее стегнул его ловко и больно. Древнего хранителя религиозных традиций семьи искрен- не огорчило ненутное обхождение Гоньки с лестовкой. Я подумала, что у степенных староверов Исаакв^а возраста не осталось к рели- гии такой душевной близости, как у деда. — Сам то грешит за все из-за Гоньки,—шепнула мне Исаакова жена,—все ему позволят, а дедушко гневается. Гонька то лицом весь в мать, в первую то Исаакову жену. Вот Исаак и грешит из-за него. Дед, белый и волосом, и одеждой, прошел через 1 избу, как библейский патриарх, пересек солнечный луч, помолился и сел ж столу. За ним так же подошел Исаак, при- плелся и Гонька, Е этой трапезе трех поколений приглашают и меня. Я замечаю, что только дед ест из отдельной чашки. Исаак же и Гонька—из' «мирской». Мне интересно поговорить со старожилом—Исааковым отцом, но он мало раз- говорчив. Однако, утершись длинным полотенцем после сытной мясной п молочной еды, он рассказывает какое обилие всего было в тайге, пока не пришли новоселы, и как с их приходом стали промыслы «не те». Л теперь и вовсе худо: из-за лосенка чуть Исаака не осудили... и, поняв, что проговорился, старик сердито замолкает. Сам Исаак весел, разговорчив, шутлив. Л. Г. наконец согласился заплатить ему три 1 рубля в день и взять кроме того Ивана Павлова с лошадьми под выоки. И, хотя говорит Исаак, что идет «ради таких людей», но я ясно вижу, как складываются мысли в его хптрой голове. Он бы, конечно, за эти шесть дней целую лодку выдолбил, он—умелец, да, од- нако, умный человек нпгде не прогадает. Поведет он мимо «Исаак Егорыча—ключп- ка», прикинет не только своим старательским глазом, а п опытным взглядом заезжпх людей есть ли в ключике верное золотишко. Гляди, наверняка то лучше. А то уж и «шурф Исаака Егорыча», хитроумного старателя, на пятнадцать аршин проел жест- кую землю Белогорья, а будет ли пз этого прямой прок—неизвестно. Есть п еще дельце: проведать солонцы, самое время маралу на солонцы выхо- дить. Да и деньги свои возьмет. Нет не прогадает никогда умный человек, Исаак Его- рыч, большой соболятник. Тоже хитер-умен зверек, а вот не перехитрить ему Егорыча. Он и крошнп 1 ста- рательно изладит, он и бересТёчко тщательно осмотрит, он п рукой капкана не тронет. Умен зверек, а человек хптрее-мудрее его. Дед сердито толкает чашку, когда видит, что Исаак после обеда садится починял» крошнп. Исаак знает внешние правила религии и доказывает отцу, что «после обеда праздник кончается» и работать не грех. Старик, сев поодаль, обиженно раскрывает тяжелую священную книгу. 7ед читает, жена Исаака убирает посуду и, после всех, ест сама, Гонька поое- жал смотреть, не вернулись ли лодки. Исаак Егорыч поправляет на дорогу свои крошни и бывалый охотник ведет речь о главном в его жизни—о промысле. <— В эти крошни можно два фунта скласть, а можно и два пуда, Вишь, в коже тут берестечко вшпто. Это к тому излажено, чтобы пот не проникал и не отсыривал 1 Котомка особого рода.