Сибирские огни, 1931, № 4

его в щепки. Помимо этого истекало время (оно прямо убегало), когда можно еще послать люден и провиант на метнабпункт в Хотояме. Нечего и думать! Если в эту неделю «Ямал» не выпустить, — дело будет сорвано. — А что, если своими средствами, а? — спросил Калугин, и была в его голосе просьба: «Обмозгуй, милый, как-нибудь. Выворачиваться над». Хозяин ведь ты на судне...». Павлов страдальчески развел руками: —* Что вы! Шутите? А где блоки? Где у вас тали патентованные? Тросы где? Стоим, как старьевщики. Одни обрывки... — Тут Павлов презрительно ткнул ногой в конец буксира, облюбованный Рекстиным. Рекстин нагнулся и убрал конец от злоб- ной нога. — ... наконец, опоры! Опоры где взять? Легко сказать! — И Павлов добавил раздраженно, уже не сдерживаясь: — Воля ваша, а дров ломать не стану! Не могу! Отвечаю. («Отвечаешь ты!» — презрительно подумал Рекстин и так сверкнул глазами, что Калугин обратил на него внимание: «Молодой этот знает что или предложить хочет, но стесняется...»). Калугин провел рукой по подбородку, точно снимал липкую паутину «бабье лето». — Ну ладно, поехал. И, перешагнув через борт, спустился по трапу в катер. Но тут, в отчаянии, к борту бросился Рекстин. — Товарищ Калугин... можно! Голос его был звонок и плачущ. -— Товарищ Калугин! Конец был уже отдан. Моторист запустил мотор. Трубка на корме нетерпеливо выхлопывала. Калугин поймал брошенный конец и подтянулся обратно к борту «Ямала». — Я слушаю. Лицо его на миг осветилось улыбкой и потухло. Рекстин давился словами. Калугин остановил его незаметным, успокаивающим жестом: — После работ, вечером, в конторе. Сейчас мне некогда... Катер отвалил. Снова по ковшу поплыл лодочный, моторный треск. Шурка ударил Рекстина по плечу. — Не рюмь, Илья. Что задумал, то и вали на полный ход! — С чего ты взял? Но голос выдавал Рекстина. 4 Был пятый час когда в стихающем ковше клывут еще полурастворенные волны стальных шумов и грохота — великолепных шумов верфи. < Гудок на шабаш был уже дан. Команда умывалась, торопясь в город. В матрос- ском кубрике у трюмо живая очередь. Брились быстро, стоя. Некоторые были готовы, выфранчены в мягкие кепки, серые костюмы и галстухи. Боцман Седленек, огромный человек, эмигрант из германского торгового флота, повязывал шею клетчатым платком, когда наверху, в кокпите появился судовой делегат Добрых, — он же секретарь ком- сомольской ячейки. Добрых был в грязной робе. В руке он еще держал коробку с тер- тым графитом, которым смазывали поршень цилиндра низкого давления. — Эй, братва! Пошел все в кают-компанию. Экстренное собранна команды. Важный вопрос. И, нагнувшись глубже в кокпит, поторопил: — Давал!, давай, выходи все! Поедете с вечерним катером. Успеете еще девочкам вкручивать. — А ты не вкручиваешь? — Давай, давай!