Сибирские огни, 1931, № 4

— Заждалась я. — Василиса теребила уголок полушалка. — Пошто весточки о себе не подал? Я уж думала, что тако стряслось таи. —' Ну затрещала... — Стафей улыбнулся и мягко молвил. — Встречай гостей, Сидоровна. Обед сваргань. Кваску принеси. Изыскатели плотно окружили столы в саду. Василиса хлопотливо носилась по саду, гремела посудой. — Меня каждый день пужали. — На весь сад авенел ее голос. — То скажут: «тигры в камышах у озера растерзали всех», то «скорпионы досмерти зажалили», а то — «киргизы перебили». В станице болтают, будто киргизы собираются насупро- тив дороги подняться: землю, сказывают, у них всю отберет дорога ваша окаяннаа. Кланялась изыскателям, убегала во двор, где обедали караванщики, и быстрей прежнего возвращалась в сад. — Кушайте. Квасок-то я два раза подмолаживала. Не обесудьте. — Вспомнив » недавней, ахнула и хлопнула руками по бедрам! — Ты ничего, Стафей, не знаешь: Родька ономедпи забрел на наш двор. Пьянущий. Я ухват было схватила... Хозяин, насторожившись, приподнялся: — Десять лет моей подворотни не перешагивал. — Удивленно поднял палец и потряс им. Ворота стукнули, во двор ввалился старичок со светлой, как ковыль, бородкой. — Проходи в сад, дядя Матвей, — крикнул Англнов. — Не с добрым словом, а с руганью Родыса-то приходил. — Он добрые-то слов давно с табаком выкурил. Здравствуйте-ка. — Дядя Матвей снял белую войлочную шляпу и поклонился. — Онлдысь пьяный с меня шля- пенку эту сорвал: «Чо, — орет, — по-киргизски обрядился». Присел на уголок скамьи, подбородок поло)жил на ладони, которыми опирался о костыль. — На сходке горланил: «Не пущайте дорогу — землю отберут, совкозу каку- го гарнизовать ладят». Председатель, слышь, отписал: «Не принимаем дорогу». Иду я сейчас по улице, дай, думаю, зайду и порасспрошу добрых людей. Ворота часто хлопали: во двор входили станичники и, в ожидании хозяина, под- садсияадись к казакам, расспрашивали их, где был караван. — Он, Родька, на меня рявкал, — рассказывала Василиса. — Кричит: «Он мне ве брат, а враг заклятый, в войну мою землю пахал и опять этого добивается. Не бывагь. В золу сотру, а не допущу». — А ну его, известно, горлопан. —^Поднял стакан. — Арефий Михайлович, Семен Андреевич! За нашу работу, — чокнулся с гостями. Дядя Матюша опрокинул стакан и, ожидая ответ, жевал свою козлиную бороду. — А ты, дед, за дорогу или против? — Арефий засунул руки в карманы, обо- шел стол и остановился возле старика. К хозяйке подошла высокая и тонкая, как тополь, голубоглазая женщина и что то шепнула. Нусик поймал взгляд ее больших глаз, опоясанных длинными ресницам, и отметил, что на лице ее нет ни одной морщины. Дядя Матюша встал и, по-гусиному склонив голову, смотрел на Гороха. — А ты мне поясни ладом — то-ли польза, то-ли вред нам от дороги вашей придет. Растолкуй, кака она така есть на свете эта дорога самая. Арефий долго рассказывал старику об орошении и заселении пустынных мест, о последних днях кочевок и о передвижении посевов хлопка на север. — В долине вашей реки предположено создать крупнейший рисовый совхоз. — Ой-ой! Совхоз, говоришь? — Старик, недоумевая, мотал головой. — Чо он, слышь, делать будет? Стафей, подозвав голубоглазую, подал ей стакан пива и спросил: — Родька узнает, что ты здесь — со злости повесится. ; — Не сдохнет. — Марфа по-озорному мотнула головой. — Я на него гнилозу=