Сибирские огни, 1931, № 2 - 3

Отодвинув его рукой, втискивается и Давыд — веселый дед с соседнего двора. —• Дрова то у тебя осмолели, видно — не горят! Ты на их водицы нолей! — закидывает Давыд, пробуя настроение окружающих. И увидав, что невредные его шуточки никому не помешают, усаживается поплотнее. В сельсовете нам не могли дать никаких сведений об интересующем нас место- рождении серы около Отрадинских хуторов. Первые слухи об этой сере вышли из тех же партизанских рассказов об Антоне Шмидте, австрийце-военнопленном, который был у Кравченко главным химиком. «Он и горючую серу нз камня выжигал, и камень тот сам с'искивал в горе около Ермака», рассказывал тов. Терещенко. Мы, как обычно, расспрашиваем Дениса и Давыда и уславливаемся рано утром завтра ехать с Денисом на Салбею к знаменитой «яме», которую раскопал Антон. Постепенно в рассказах утверждается обычный лейт-мотив Заманья. Его ведет жена Дениса. — Переселились то мы сюда из Витебской губернии годов двадцать тому назад. В пост великий я понесла, в Филипповки дождала, а на весеннего Николу сюда при- ехали. Жили мы первое время дуже хорошо, земля новая — родит ладно. Дети пошли добрые. Две девки-те я недавно взамуж отдала. Тут война — взяли Дениса, но вер- нулся живой, только раненый. И тут у его не хресьянски дела пошли. Все до его люди тайно ходили — сам то не мог ходить шибко. Вокруг везде тогда партизане об'явились. В Степном Баджее — ихний штаб. А я, бедная головушка, не знала своей судьбы — хлеб им пекла, масло, творог в Баджей нашивала. Денис с год уже как дома был, так я Настю весной родила. Жили у нас о ту пору двое пленных. Партизане много их у Колчака доставали и по кресть- янам давали в работники. Опи сильно к красным нашим ходили, и я их посылала с едой, да с ношевным. V тут слышим — не могут наши сдержать под Нарвой. И началось партизанам отступление. С под Нарвы вырвались и пошли мимо нас на Крольскпе хутора. Муж все об своей партизане горует, — «отдавай им», говорит, «все они теперь в нужду пошли». А потом раненых повели, идут — пристали, притомилися. Он мне: «давай лошадь и телегу», отдали мы лошадь под раненых — одна осталась. Нежно и трогательно ведет Денисова жена простой рассказ, и, вглядываясь в ее крепкое лицо и в Денисов спокойный взгляд — понимаешь глубокую их связь с партизанским движением. — И по сей день лошадь то у нас, говорю, одна... Вот мы то давали, а кто нам дал? Кто нам помог? Пленные наши с красными же поднялись. Денис им всего на дорогу насовал, а я гляжу — они, бедные головушки, без онучек. Отрезала им добрых, шерстяных — примнут, говорю, ноженьки-те в пут. Ну по-ошли наши! Дениса шибко с собой бра- ли — «ты, говорят, нас учил, дознаются — пощады тебе не будет». А он... — Мне куда ж было? Хромал я тогда сильно, а лошадь лишнюю нельзя было занять — народ после боя, томленый. — Ну и ушли... Ну и ушли партизане. Остался Степной Баджей. осиротили мы... А дале понаехали белые. Первые то еще не так опасны нам были. В' Баджее кого и перевели, а нас не тронули. Только... едет казачий карательный отряд. И с ним — чехи. Вот .тогда дуже богато голов посекли в Баджее... — Там у Хвилатова пришли, — говорит Давыд, — да старика то и вытащили с сыном. Шестнадцати годков, а парень был всех мер. Говорят, где твои сыновья? А старик то думал добром отойти, говорит: я вам. ваш-благородие, правду всю скажу: один — у меня у красных, один — у белых, а етот — про себя припасен .. Они сына то и убей у его на глазах! Того жальчее, что старика пустили жить... — Вот пострашились людечки... Бабы и девки — все, вон в ельнике, хорони-