Сибирские огни, 1931, № 2 - 3

Гулый говорит четко, тихо и чересчур медленно, точно проверяет каждое слово и его действие на Митулева. — Да. Пятое упражнение... Твоя услуга: первый выстрел — не больше четырех! Что это? Насмешка? Издевательство? В чем дело, Гулый?! — Я в жизнь не выбивал меньше семерки! — Знаю, мой друг... Вей в четверку! Вей метко, как всегда, в четверку! — Гулый... зачем это? — Друг мой... Ты говорини,, что дело не в тебе, что Татины не на тебе выезжают на стрельбах... Давай — проверим? Надо бежать! Надо бежать!.. Это воистину чорт, а не Гулый! Митулев пошатывается. Сердце выжидает с ударами. Язык и небо сухи, как без- водная пустыня. Около глаз пылает невидимое железо. Опять на чугунных ногах стоит Митулев. — Давай бритву! — мертвым басом выкрикивает он и ему кажется, что мир закрутился в катастрофическом сальтомортале... —• Д-да! История! — произносит, качая головой, Ачкасов. — Ну, песня Гулого. невидимому, спета до конца... Но ты-то, Митулев, как поддался ему?.. — Приколдовал!.. Говорит красно, в душу лезет. И так все сплелось: Люба — Татин — бритва... А теперь она мне все руки опалила. Я сейчас принесу ее вам... Тяжелая рука Ачкасова ложится на плече Митулева. — Не горячись... Будь спокоен. Нехорошо ты сделал, но хорошо, что хоть и поздно — все понял... — Понял, товарищ Ачкасов!.. Как прочел сегодня о подготовке польскими фа- шистами взрыва нашего полпредства — словно взорвало меня самого. А что, думаю, я также вот своим неудачным выстрелом взорвал свою бригаду... — Это верно, — тихо соглашается Ачкасов. — Можешь идти... • • Большой, гневный день развертывается в ротах, в командах, в школе. Сам собою отменяется мертвый час. — Не до сна! Все равно в глазах этот фашистский снаряд, как маята, стоит... Гранцевский подходит к Погодаеву без обычной для него в последнее время улыбки. — Ты тово, Погодай, сердишься на меня?.. Смеется Погодаев. — Новое дело!.. За что? За кашу, что ль?.. Давай-ка лучше пе вспоминать об этом? — По рукам!.. В полковой митинг из рот, из команд, из школы вливаются крепкие и смелые протесты, новые сотни ударников... Ночь — КАК мелькнула и уже нет ее. И утро выходит на плацы, на поля ядре- ной походкой и такими же песнями: • Готова армия В часы ударные. Устав ее всегда один: Что нашей кровью завоевано, Врагу не отдадим! И вдруг — после занятий — перед самым обедом жуткая и возмутительная весть: — Гулый застрелился! • •