Сибирские огни, 1931, № 2 - 3

— Да ведь национальной розни не было? , — А Гулый? — вонзает вопрос Безбрежный. — Это еще не доказано? — резко спрашивает секретарь партбюро. — Гулый не причем, быть-может... — А быть может, не причем, не причем! — насмешливо поет, стуча портсига- ром по столу, высокий до несуразности комиссар полка. Атакующий смех окружает Фецина со всех сторон. Фецин отмахивается от него руками. — Ты думаешь, не причем? — спрашивает Ачкасов. — Что ж, все это Митулеву, рабочему парню, полтора года пробывшему в армии, прилежному, дисциплинирован- ниму — ветром надуло? а? Никакой такой внешней причины нет? Никто и никаким перегаром не дыхнул на него?.. — Я не говорю... \ — Как не говоришь?.. Мы раздуваем эту историю сейчас!.. — А ты задуваешь! — почти кричит секретарь партбюро. — Примиренец!.. — Никогда не был и не буду им! — Уже стал. Факт! Командир полка, широкоплечий, на первый взгляд — холодный человек, подни- мается с кресла за письменным столом. — Брось, Фецин! — говорит он мягко и дьявольски настойчиво. — Все ясно. История — скверная, длинная. В ее сферу входит многое. Я думаю, что и случай не- удачной стрельбы в отделении Погодаева начинается с неожиданного и нам, вероятно, до сих нор неизвестного сцепления Митулева-Гулого... Я не за администрирование, в подобных вещах. Но нельзя было делать эту историю домашней неполадкой одного от- деления Погодаева. Погодаев сделал меньше, чем следовало для ее ликвидации. Но вот... Командир взвода — вовсе бездействовал. Секретарь ячейки — утешался, что из искры не разгорится пламя. Это верхоглядство определенного оппортунистического Цвета. И об этом надо, по крайней мере, теперь сказать прямо. Историю Митулев-Татин давно следовало довести до сведения всей школы. Надо было всей школой дать отпор тем, кто сбивает мушки Митулевых вправо. Я уверен, что этот сбиватель окажется именно за стенами школы... Вы говорите — Гулый.. цензовик. Не важна фамилия. Не при чем цензовик. А вот та кампания, в которую привел Гулый Митулева, — это уже при чем. Повидимому, это какие-то богемствующие, есенинствующие поэты, — мелкобур- жуазная накипь. Быть может и Гулый из одного теста с ними. Мы проверим его... Узнаем все... Командир полка садится. Фецин кряхтит, ерзает на стуле. — Ну, как, почувствовал, старина? — подмигивает комиссар полка. — Если разобьешь доводы нашего батьки — крой! Нет — признавайся сразу, не канитель! — Я не рискнул бы защищаться! — говорит, попыхивая трубкой, Безбрежный. — И я не буду! — сердито бухает Фецин. — Раз'яснили!.. Грейте!.. Следует!.. Секретарь партбюро хлопает в ладоши. — Браво! Значит, на партсобрании артачиться не будешь? Прямо скажешь, что в оппортунисты затесался? — Скажу, — словно из-за стены угрюмо откликается Фецин.—'Когда собирать? — Завтра же... А потом надо будет провести общее собрание курсантов. Пусть и Погодаев и Митулев скажут о своих ошибках. А насчет Гулого — видно будет! Спор в кабинете командира полка кончается. Безбрежный и Ачкасов уходят первыми. Вечер накрывает землю. Уже капает на западе первая звезда. — А как с Погодаевым быть? — спрашивает Ачкасов. — Не перевести ли его на другое отделение?