Сибирские огни, 1931, № 2 - 3

лысого проповедника христианского смирения. Станица Павловская в степях держала посты. Пились не столько за землю, сколько за воду, поднятую на поля. В века, уходя- щие к Чингис-хану и Тимуру, люди пытались преградить путь воде, рожденной веч- ными снегами- Плели в реке плетни: ловили не рыбу, а воду, — по канавам вымани- вали ее на поля. Следы старой системы орошения не стерты. До вторжения колониза- торов здесь казаки сеяли просо. Павловским лампасникам отрезали двадцать три тыся- чи десятин пахотных казакских угодий. Получив стодесятинные наделы, «культурные завоеватели» уронили посевную- площадь на девяносто три процента. Они обезлесили землю, остригли ее, как голову солдата, Ветер изрыл растоптанную и оголенную почву, размял ее в порошок и песчаио-пыльными тучами двинулся на крепость «просвещен- ных» европейцев. Казаки устремились вглубь степи. Обгоняя друг друга, проносились в дикой, не- обычайной байге. Измученные кони падали с открытыми ртами. Низвергаясь с лоша- дей. кочевники хватали траву й, как волосы, завязывали узлами, закручивали, цеп- лялись, приобретал право владеть землей. Жалдыбай на серо-яблочном бегунце пролетел дальше всех и на берегах Аксу скрутил не одну сотню кустов тонкого, как ржаная солома, высокого и жесткого чия. Много земли оставил отец Мултею — много пастбищ для табунов. Но с лампасникам* Мултей Жалдыбасв враждовал, как его отец. Был барантачем, угонял станичных ло- шадей. Украдет Мултей — не найдешь: табуны его переливались за границу. В 191 ii году, когда вспыхнул гнев покоренных и степь запылала в национальном восстании, больше десятка лампасников обезглавил Мултей. Он имел среди русских единственного друга — Илью Масалова- Илья не был лаи- пасником н сам не любил станичников. В Павловке говорили, что связала их в друж- бе дикая река, в извилистых берегах хоронившая концы встреч в Чертовом ущелье. Павловские бабы рассказывали, что в ночное время сам дьявол встречает путника па этом месте и бросает в ледяные когти кипящей реки. В молодости Илыо Сидиверстовича звали Илюхой Косопузым. В Павловку он при- шел пешком из Сибири и принес лишь трубку, да потрепанный кисет. Шесть лет ломал спину на казацких нолях и о спину его часто ломали палки седоусые станичники, обви- няя его в краже арбузов, дынь, меду. К тридцати годам Илюха сразу обогател. Срубил избенку на краю станицы, при- купил себе землицы, распланировал сад и пригнал на работу кочевннков, пообещав им чаю и табаку. Вскоре он подружился со станичным атаманом, поставил крестовый дом и, первый в станице, завел жнейку. После этого он стал Ильей Силиверстовичем. «Поднялся» Илья, как говорили, в один день. Рассказывали о том, что в Че ущелье он сбрасывал в Аксу проезжавших чиновников с деньгами; река, огибая степь, выкидывала утопленников на берег, Мултей сталкивал нх и вода уносила трупы к боль- шому озеру. Но громко об этом говорить никто не смел. Стал Илья Силпверстовпч уважаемым мужиком. Когда входил в церковь — ста- рики и старушки кланялись ему. Парни завидовали сыну его: — Давыдко кривой, сукин сын, как сыр в масле катается: ни работы, ни забо- ты, жрет сладко, спит подолгу и бабы за ним гоняются — сколь девок пзнахратил и третью бабу в могилу загоняет. В вознесенье у масловских ворот остановилась арба на высоких, как у конных граблей, колесах. С сивой лошадки спрыгнул человек в зеленом с черными горошина- ми халате и золотистой тюбетейке- Лицо его — темнее медного пятака, а клочки бе- лой бороденки издали походили на язвы на выдающихся челюстях. Хозяин встретил гостя у ворот, пожал руку. — Заходи, заходи, гость Сулейман. Давно мой дом не был. — Моргнул правым глазом чайханщику из районного села. — Много баранины надо? Ой. на примете хо- роша есть! Пойдем, пойдем, гость будешь. — Гладил свою бороду и грудь.