Сибирские огни, 1931, № 2 - 3

оставил дедушка: сколько ни старался отец, а скота развести не мог, больше пятнад- цати лошадей не имел. Сына с радостью отправил в город, — одним ртом меньше. Ког- да-то отец в песне жаловался на свою судьбу: — Если день тогда был, то, знаю, — пел он, — не играло на небе яркое сол- нышко, не освещали его золотые лучи далекую степь; ни одиц луч не проник в убо- гую юрту моей бедной матери, когда она рождала меня, несчастного. Если была тогда ночь, то, знаю, не катилась по небу серебристая луна, не горели на небе в1еселые звез- ды, ни одна из них не улыбнулась мне, новорожденному. Во мраке я родился, мрак, окружал меня во всю мою жизнь. В юрте было темно и чадно, как в черной бане. Когда пел отец, маленькому Кум- саку хотелось плакать. Вспомнив об этом вечере, он запел свою песню: — Степь меня родила, степь меня вскормила, степью я дышу, для степи и жить я должен; но только я сын не прежней степи, не той, в какой жили деды и отцы бед- няков, а иной, новой... Возле Масляной горы встретят Кумсака товарищи. Они расскажут, как молодеет степь. Кумсак осторояшо переведет разговор на светловолосую девушку. Расскажут всадники о той, «чей рот, как не раскрывшийся бутон, чьи пальцы, — как в песне говорится, — подобны камышу, чья улыбка сводит с ума всех на свете»; поведают друзья о веселых играх и о том, вспоминала ли его быстроногая Алма. Думы о близ- ком'пьянили голову, на губах играла улыбка, Кумсак начал песню любви: Лицо твое, как наливное яблочко, Сок уст твоих, как мед; Быть может в раю гурии красивее тебя, На этом же свете нет тебе равной. Возле Масляной горы одиннадцать всадников встретили караван. Они с безу- держным гиканьем мчались навстречу, сорвали Кумсака с верблюда и посадили на две- надцатую лошадь. Кавалькада оставила караванную тропу и направилась к пегому хребту гор. Разговор кипел ключей. О последпей байге и перекочевке рассказали прия- тели. передали путанную молву о постройке дороги. — Аксакалы 1 ) говорят: не бывать этому — казакский народ не допустит. Сде- лают дорогу — казаку худо будет: кочевать совсем не дадут. — Повествуя, парень тяжело мотал головой. — Это Мултей говорил? — Кумсак сказал отрывисто, прикусывая губы. Парень улыбнулся и ладонью провел по губам: — Как узнал? — Слышу с какой стороны ветер дует. — С остервенением сплюнул, — ска- зал возвышенно. — Построят в степи железные юрты, приедут коммунисты на желез- ных жеребцах — запоет тогда по-ослиному, бай проклятый. . — Он еще не прикочевал. — смущенно пробормотал казак. — На джейляу ху- до идут нынче. Впервые в степь привезли сепараторы. Они предназначались для работы на лет- них пастбищах. Контрактовали молоко. Было установлено: чем дольше проживет ка- зак на летнем пастбище, тем больше молока должен сдать. На аулсоветы возлагалась обязанность — организовать ранний п одновременный выезд на джейляу, способство- вать сбору молока п следить за доставкой сливок — за двадцать верст — на завод. Но в тот год казаки неохотно оставляли зимовья и кочевали лениво. — К Мултею председатель, однако, пять раз ездил, не кочует бай, — сказал один пз спутников. — Измаялся председатель. Гебята рассказали: долина, в которой летует Мултей, пуста- — Табуны угоним туда. Скоту там вольно. Удивленные взгляды взметнулись на Кумсака. — Теперь закон такой, — успокоил спутников. — Довольно баю в рот глядеть, ' ) Уважаемые белобородые старики, богачи.