Сибирские огни, 1931, № 1

Никанор повернулся к вошедшей и щютянул руку: — Здравствуй,' А ля. К матери? Нет ее. Я за хозяина остался. — Смеялся. — Ты тоже туда пошла? Улвка ответила кивком головы, покрытой черным платком, два угла которого леайли за плечами. Она топталась на месте, не-решив — сейчас ли уходить ей, или поговорить с братом о том, о чем давио собиралась посоветоваться. Жевала уголок платка, закрывая рот рукой. Врат казался ей то неприступно-грубым, то смеющимся над всем окружающим. И то и другое — казалось ей — исключало возможность го- ворить с ним о своей жизни. В нем нет жалости, — не раз уверяла себя Улька, — ; он стал каким-то чужим. — Расскажи, Уля все, что думаешь. — Он мягко взял ее за руку. — Вижу, что спросить хочешь о. чем-то. \ — Я хотела сказать... спросить... — Она, победив в себе стыдливость, бросила в его глаза взгляд своих широко открытых глаз. — Ты пожалеешь меня? Смеяться не будешь? — Когда Никанор сказал, что видит как тяжела ее жизнь, девушка — глотая слезы — тихо промолвила. — Ты убежишь отсюда? Возьми меня с собой. Я уж хотела туто- ка жисти лишиться... Не люди, а собаки... — Не плачь. Брось плакать — Никанор хотел быть ласковым, ио слова, кото- рыми он хотел утешать ее — он чувствовал — были слишком черствыми: слезы лю- дей, обращавшихся к нему, всегда делали его необычайно грубым. — Конечно, возьму. Улька посмотрела в глаза брата и поняла, что в нем где-то глубоко есть жа- лость к ней. — t Мы ^йдем ночью. Улька шла в моленную. Она шагала широко и платок на голове ^е надувался па- русом. Никанору казалось, что в сердце своем уносит она радость. В окпах моленной отражались солнечные лучи и стекла блестели, словно нозо- лочеиные. В открытые лвери вырвалось многоголосое: — Святые пророче Илии-и... мо-оли-и бога о нас. 15 В праздничные дни собирались бабы на завалинки, искали вшей в головах и пле- ли бесконечные разговоры о жнтье-бытье. В Ильин день вспомнила Евлампиха ноля родной стороны: — Горох носпел, бабоньки, тамока... — проглотила слюнку. — Огурчики свеженькие... — простонала жена:Саввы. Бабы жаловались на жизнь свою и кляли мужиков за,это гиблое место, где, кро- ме картошки, да редьки, ни одного овоща не вырастишь. — Надо сбивать мужиков в обратную сторону податься, — молвила Евлампиха, заплетая косы, v ' \ ' — Што ты, христос с тобой. — Опомнись, Досифея... окрестись огарком. — Саввпха вздохнула тяжело, как огромный кузнечный мех. — Всем, которы остались там, на лоб печати приложили. Блуд там: седни один мужик с тобой переспит, а завтра — другой придет. — Вот и хорошо: одна похлебка приедается. — Евлампиха смеялась и хохот ее напоминал грустное кряканье коростеля. Акулина встала, блеснула одним глазом и развела руками: — Никак, бабоньки, на родимую сторону нельзя. Благородье-то сказывало: всех, справных мужиков разорили, из деревень. выгнали. Зимой баб с детями малыми вы- проваживали. Одна бедная дорогой разродилась мальчиком и под полоз бросила его. Де- вок комиссары насильничают. Стоном стонет деревня-то. Только и спасенья здесь. — Поди враки все это, — сказала Евлампиха, — Ты у сына спроси. J - " У."* .. ' - ""