Сибирские огни, 1931, № 1

ночевок у костра и войны со всяческим лесным «гнусом», является возможность отдохнуть в сухой бескомарной избе. ' Но всегда выходит так, что, удобно растянувшись на нолу, высыпаешься всета- ки хуже, чем у костра, и около рассветного часа в голове начинает бродить сожале- ние, что променял чудесную свежесть утра на затхлую тесноту избы. Выходишь с одеялом под мышкой, с непременным желанием доспать на свежем воздухе, и т у т то и оглушает сразу утренний веселый гомон жизни, движение воздуха и света. Слыша» даже, как вздрагивает трава, сбрасывав крупную росу, и в этот единственный час она пахнет особенно сильно и свежо. И сразу — окончательно просыпаешься. Так ранним утром я выхожу из конторы. Перед домом спокойная вода Маны еще чут -чуть дымится ночной отсырыо. Тихо и светло. Направо в кустах ивняка у неви- димого перевоза что то постукивает: перевозчик ладит мостки. Пониже перевоза прича- лены два плота. С плота мне хорошо видна блестящая ровень реки. Круто изогнувшись Мана выбегает из зеленой глуби, вынося из-за поворота широкий, светлый плот. За ним показывается другой; и пока оба проплывают мимо Нарвы, — на повороте уже светлеет третий. Идут сегодня друг за другом плоты,- Из маленького домика вышел худой высокий старик Тенерев. Он долго смотрит на реку. Потом ровным легким шагом идет к берегу и ступает ко мне на плот. — Ай, уплавить в Красноярске? — спрашивает он меня, — в "городе то лучше, чем у нас. Тенерев держится, как радушный хозяин. Речь его как будто ааскова и проста, но вопросы обнаруживают недоверие и опаску. 1 Он хочет прежде всего определить зачем мы приехали в Нарву, но спрашивает окольно. — Долго ли прогостите у нас? Я рассказываю ему, не ожидая прямого вопроса, о цели нашей экспедиции и спрашиваю, не знает ли он какого-нибудь особого на вид камня в Заманье. Старик Теперев, хитро сощурившись, отвечает: — Камня то? Знаю камень. На той стороне в горе живет. Тот камень, когда к солнышку, так ясными цветами отдает. Тяже-о-лый. Бывает иногда, что так, сразу и попадешь на большого рассказея, да еще н хорошо знакомого с краем. Это очень ценно для каждой экспедиции: почти всегда мож- но отобрать из таких рассказов что-нибудь дельное. И в этот раз из моей ранней про- гулки на Мацу вдруг вышло нужное для нас дело. Дед Тенерев знал и майскую охру, и «серную яму» около д. Ермака и Ньянков- ский уголь. Из тридцати лет, прожитых им в Нарве, двенадцать весен хаживал он стараться по зову генерала Кукушкина, в молодости был сплавщиком, работал на лесопильном заводе, в девятнадцатом году был партизаном-разведчиком и, не возбуж- дая никаких подозрений у ' белых благодаря своему возрасту и хитрому разуму, все время держал связь с главным партизанским штабом в Бадже. I I так много накопил он наслоенпй на основном своем крестьянском деле, что непонятно, как это он не упустил крестьянство и. после всяческих перемен, все так же крепко сидит на земле. Ему доставляют большое удовольствие мои расспросы. Наклоняясь, он следит за карандашей, пока я записываю. — Вот ты все спрашиваешь, да и пишешь, а я ведь вовсе неученый, — гово- рит Теперев. Но он хитрит. Старик знает цену своему тридцатилетнему опыту. — Припиши. — добавляет он: — у Малой Мили производилась добыча кварца. Стеклозаводу требовался. Скварец чистый, сливной. Поглядишь. Еще припиши... Рядом на плоту возятся два парня. Они принесли мешки, поставили туеса с молоком, видно собираются плыть. * Дед морщит лоб, вспоминая: — Двадцать ли шесть, семь ли годов тому назад сплывал я с ученым человеком