Сибирские огни, 1931, № 1

пади и веселые лога дышали теплой мутной синью. Солнечное заботливое тепло казалось неисчерпаемым. Пока мы спускались, долина исчезла за поворотом в зеленой зыби деревьев. Мы увидели ее вновь уже внизу, несущую блеск и веселый холодок воды. Перед нами был синий разбег Маны. Широкий плот сплывал вниз, туда, где синяя развилина уводила одну струю за широкий, поросший тальником, остров, а другую — к привет- ному зеленому лугу, на который спускалась наша дорога. Над лугом плыл белый т у - ман медуницы; высокая крутосклонная гора, отступая от реки, обходила его кругом. Что то знакомое показалось в сочетании крутой горы, лу га и острова наиротив. — А вот у етой горе был знаменитый бой партизанов, — сказал ямщик. — слышали про Нарвинский бой? II мы медленно пошли рядом с усталыми лошадьми, слушая неторопливый сказ ямщика — героический иное Заманья. И его рассказе вокруг партизанских имен уже обвивался зеленый плющ леген- ды. В его рассказе не было постыдного бегства полкового совета с партизанскими грошами, не было тяжелых нарушений дисциплины, когда голодные отряды уходи- ли в хлебный Минусинский край, теряя но дороге слабых и трусов. Зато был боевой партизан,' израненный шестьюдесятью пулями, которого велел привезти в Москву сам Ленин и положил ему пятьдесят рублей в месяц, чтобы жил он спокойно до смерти. На это боевой партизан ответил Ленину: «меня на Маны важный прокор- мит», и попросил себе только десять рублей в месяц .на табак, да сорок рублей на обратную дорогу. Село Нарва вытянуто длинной узкой полосой вдоль берега. Глазастые домики высыпали и стали в ряд друг за другом, будто говоря: «хоть и стану подале, да зато нагляжусь, как по нашей Маны илоты бегут». II верно. Мана т у т — вроде главного проспекта. Вся жизнь края, колеблясь и покачиваясь, проплывает по ней перед глазами Нарвы. Широкоплечие, осанистые плоты сплывают друг за другом к богатой шири Енисея, иной раз разметывая тяжелые свои кости по Манским берегам. Весной они несут молодую дрожь липкой, светлой хвои, гул расцветающих полян и безумный, веселый ветер Велогорий. Если на игровой, так зовется весенний лов рыбы, когда лед только что прошел, и вода играет, — так вот, — *слй на игровой хорошо шла рыба, то илоты идут груженые боченкамн — маленькими и большими. Два промысла края — тот. что дает лес, и тот, что дает река — дружно двигаются Но голубому проспекту. Наступают погожие дни. Много ушло Майской воды бродить по'свету ' — бежать торной Енпсеевой дорогой, искать в холодном море своей тропы. Тогда в широко разведенных, долбленых лодках выплывают на струю рыбаки. С кормы на веревке рыбак спускает тяжелый камень — подвижной якорь, который волочится по дну реки. Лодка медленно сплывает вниз. В носу ее веером расходятся десять-двенад- цать удочек. Быстрое течение несет перед лодкой пестрые мушки из раскрашенных перьев и туго натягивает лески. Человек, управляющий всеми двенадцатью удочками, в рыжем азяме, согнувшись, смотрит вперед и, не спеша, поднимает их одну за дру- гой, снимает упругого темного хариуза и снова опускает удочку. И в одном глазас- том домике, прилипшие к окну ребята, говорят: «ой, как папка ноньче харыозов таскает — одного за другим!» t На жирной, влажной земле островов мощно разросся тальник, и летом — это тоже промысел. Гибкие деревца обнажают так высоко, как могут . достать детские к женские руки. Надраное корье складывают под берестяные навесы, сушат. П его нагрузят на плоты, и его поплавит вниз Майская вода. Так до поздней осени бежит человеческий труд но водяной тропе. Осенью ноплавится мимо Нарвы душистая плотная ягода, пошлют вниз свою добычу охотни- ки. и движение на главном проспекте затихнет. Жизнь, которая всегда — движенье, потечет уже по зимнему пути.