Сибирские огни, 1931, № 1

Дали мы бой у Нарвы. Дружная была работа. Крестьяне нам каждый шаг до- носили; и сухарей, и хлеба несли вдоволь. Там у большой горы расстелился луг, а напротив остров — вот там и был Нарвинский бой. Двинули мы их здорово: шесть тысяч патрон взяли, шинеля там, рубахи. Они втопили трехдюймовку, лошадей... Ну хоть у нас и каждый пенек стрелял, но сдержать не могли — отступили. Ох, и пытались удержать, да не сдюжили. Главное, боялись за жителей, — так и вы шло, что наизгилялись казаки над имя за их помощь. Вот товарищ наш Сухой, знаменщик партизанской кавалерии, он под Нарвой как пострадал. Он парень сильно кроткий, смирный. Остался он с коням, — т ут его и поймали. Его принимались до пяти раз пороть, резали плетям так, что у его на зад- нем месте по три пальца вкладывается в раны. Лили на их скипидар, и все же он смолчал — словом никого не выдал. Хоть бабенки одни в Нарве остались, так и их бы не пощадили. После то казаки прошли — чисто всех снасильничали. Ну, обратно, Сухой... Тов. Терещенко взглянул на тов. Сухого, будто примеривая — но лучше ли он сам расскажет про тяжелые свои дни. — Нет, ему самому не смочь рассказать. Нервами человек истрепан, не может. Остался Сухой избитый в тайге. У его заводятся в ранах черви, и голодом лежал он сколько то дней, пока ночью не вынесли его крестьяне. Надо бы найти человека, что- бы его расспросил и написал о всех страданиях. Только вот некак ему сказать — плачет... Сухой слушал слова Терещенки, сидел тихо. Лицо его было очень молодо, кротко и нежно. Какая то неясная мысль бродила в глазах, потом он наглухо задумался и совсем отделил себя от остальных. Он глядел, не видя, прямо перед собой. Тяжелые, дни вставали в напряженном его взгляде. Грустным теплом распахнулось лицо Терещенки: — И жену у меня взяли, увели навовсе. А хорошо мы с ей жили... А дальше, неторопливый потек рассказ Зубарева об отступлении в Минусинский уезд, когда Кравченко и Щетннкин об'явили своим отрядам: «Кто слаб — сдайте ору- жие и останьтесь», и как никто пе захотел перед лицом товарищей оказаться трусом, а ночью многие убежали тайно... Ушел и полковой совет, унося с собой деньги. После того — «остался здесь один отсев — люди, которые знали за что идут, и за что им умереть». — Потрепанные отряды без хлеба, без патрон пробирались в Минусинский уезд для побед в новых боях за возрождение тех хуторов, деревень и сел, которые горели за Ними следом. Из деревень тянулись на лошадях и пешком женщи- ны с детьми, старики. П за смертью, за пеплом, за огнем — примятая, как трава, подымалась жизнь. Терещенко — командир первой роты Канского Партизанского полка и Зубарев — начальник пулеметной команды, и Грызлов — боевой пулеметчик, так рассказывали. 3 В Камарчаге было тихо, темно и сыро. Сонные сплавщики, зевая, поругиваясь и напирая друг на Друга, пошли к лошадям. Сзади поплелся пьяненький Тимашев. Сплавщики, телеги и . лошади как-то странно менялись местами в темноте, и мы по- тратили около часа, чтобы получить багаж и нанять лошадей. Потом тихонько двину- лись по черной,'грязной дороге к деревне Малой Камарчаге, где ямщик должен был покормить лошадей. Был белесый предутренний час. Не деревня, а необычайная жизненная скудость и (ветхость лежала в сырых мокрых холмах. Туман влажной грудью волокся по кры- шам домов. Выжималась из него сырая муть. Зеленая низина, опоенная дождями, тяжело несла на траве крупные капли Трава белела и светилась, как под инеем. Ямщик указал на низину: — Вот т у т плотину поставим и пруд сделаем, — похвалился он. — Что же у вас работа — по самообложению?