Сибирские огни, 1930, № 9

В защиту Макаренко выступило три человека, в числе их был и председатель собрания. Все доказывали, что Макаренко — главный работник на селе. -— Макаренко — сын попа. Со своим отцом держит связь. Спаивает председа- телей, — сказал я. — На работу по хлебозаготовкам мы можем посылать только тех, кому доверяем. Макаренко попросил слова. Голос его дрожал. -—• Здесь задели мое партизанское сердце. -— Ударил кулаком по своей груди.— С седьмого года я живу самостоятельно: ушел огг отца. Я — осколок этой семьи. У меня нет ничего общего с отцом. — Летом он у вас жил три месяца, — сказал я. Кирилюк попросил слова и встал, стукнувшись головой о полати: — Летом, допустим, зашел я к Макаренко за счетоводом, смотрю: они с отцом на кровати лежат и сигары раскуривают. Он повысил голос' и сжал кулак. — Пар- тизаны, смотрите в глаза прямо, давайте критику и самокритику на все сто про- центов. Сколько змею, допустим, не грей на груди — все-одно укусит. — Я не звал его, — оправдывается Макаренко. — В больницу он приезжал. Не могу же я гнать больного стариченка, как собаку. — Он пожал плечами и продол- жал. — Я могу даже свидетелей представить... Я три раза ходил в больницу и гово- рил: «Придет в вам такой-то, —- гоните его в шею или дайте такого лекарства, чтобы он ноги протянул». Глаза Кирилюка налились злостью. — А сам отдал ему лошадь с тележкой. Хозяйство разматывал. Посев, допу- стим, злостно сократил. Я не сомневался в том, что Макаренко, был в больнице и просил вместо кастор- ки выписать попу сулемы: он умеет страховать себя от возможных провалов, умеет заметать следы и очень искусно одевает личину сельского активиста. Больше никто не возражает против отвода Макаренко. Мне нужно было выпускать очередной номер газеты и я ушел с собрания рань- ше всех. В сенях я встретил Захарова. Он сообщил мне: — В селе много разговоров о том, что, Кирилюк — кулак и теперь скрывается в коммуне. Тогда мне вспомнилась сцена на городском базаре: за карманщиком, укравшим деньги, бежала толпа, все кричали: «Держи его», и вор кричал тоже самое, в суматохе толпа потеряла преступника и схватила ни в чем неповинного гражданина. Я думал: «Возможно, что в Марушке сейчас происходит нечто, похожее на это». В первых но- мерах газеты «За колхоз!» мы писали, что пятнадцать председателей с'ели кулацкие псы, что в ряды активистов пробрались кулаки и сейчас нужно сорвать с них маски. Теперь казалось, что, на наших глазах убегает главный виновник срыва всей советской работы в селе и прячется за спины честных работников, преданных делу революции. Но я пока не имел никаких оснований не доверять партийцам Кузнецову и Захарову, которые прожили в селе два года и могли сказать какой баран волком пахнет. Я не мог взять под сомнение слова комсомольца Осипова, ибо не успел еще рассмотреть его настоящего, лица. Наконец, я мог поверить словам беднячки-активистки Жуковой Ека- терины, которая сообщила, что Кирилюк, вступив в коммуну, спрятался от раскула-. чивания. Я должен был поверить и комсомольцу Онищук, который второй месяц рабо- тал здесь по, хлебозаготовкам. Шесть человек в один голос заявили: «Кирилюк — клас- совый враг. Он виновен в развале советского аппарата в селе». Тогда же мне при- несли две заметки, в которых говорилось о Кирилюке тоже самое. И никто не назвал Макаренко не только кулаком, но хотя бы кулацким агентом. Казалось бы, достаточно данных для того, чтобы наше быстроетрельное орудие — газету — повернуть против Кирилюка. Но какое-то непонятное внутреннее чутье подсказывало мне, что прицел на- до, наводить на Макаренко. Я верил Кирилюку, который работал действительно до-упа- ДУ и спал там, где сон побеждал его, и не верил Макаренко, у которого в тонких морщинках возле глаз скрыта вражья хитрость.