Сибирские огни, 1930, № 8

из-под картошки, небрежно, но его мнению, брошенных в угод, но на заседание местко- < ма,—как никак активность!—он идет со скрежетом зубовным... « В вашей семье не услышишь разговоров о розысках летчика Эйльсона, о рево- £ люд и о н ных боях в Шолануре, вас не взволнует пуск Сельмаша—мир несется где-то х стороной, мимо вашего дома. И вы представляетесь зрячим людям Пятницами самого < необитаемого острова, людьми, свалившимися с Юпитера. | Но, вернемся к вашему супругу—плоти от плоти вашей. Не так давно он, вместе с вами, хлопотал о вызволении из домзака чересчур за- I сидевшегося папеньку, своего тестя. Истратили вы пятьдесят рублей мамашиных капи- щ талов на посылку телеграммы в Москву прокурору Республики. Не приняли слезницу х вашу — макали, зместе с вами, мамашины кровные. ш И вот, во время обеда, в приливе благородного негодования, рекли вы, Анна Ан- к дреевна: £ — ч Голодранцы,—что с них взять! s — Голодранцы...—ответствовал супруг,—Как же так—взяли пятьдесят руб- лей—и ничего. Выматывают последнее... Голодранцы! Голодранцы! Слезы гнева блестели на ваших глазах, а Михаил Всеволодович сурово супил брови. Но вы отнюдь пе теряете надежду на благополучный исход папенькиного дела. Ваш супруг слышал кое-что о перегибах, — и вот все «дело» представляется ему одним из таких перегибов... Блажен, кто верует! — Надо было создать астраханщину,—эхом откликаетесь вы, повторяя чуждое вашему уху слово,—уверенная в полной невинности папеньки. Сочувствую'от души, Анна Андреевна: в согласии со всем вышеизложенным, и вы, и папенька, и супруг ваш—-все вы невинны, как голуби небесные, все вы только жертвы кровавого большевистского террора! Кстати, о невинноста. Домработница ваша Фаня, эксплоатируемое сверх всяких кодексов и довольно- таки бессловесное создание, пребывающая в постоянном трепете перед госпожей,—не смущайтесь, Анна Андреевна: факты—липучая вещь,-—эта Фаня в один не очень пре- красный вечер укачивала вашу дочурку далеко за полночь. Вы как раз были в от'езде... Ваш супруг, отходя ко сну на соседней с дочуркиной кровати, пробормотал: — Усыпишь — ложись вот тут... рядом, чтоб покачать, когда проснется. Не бойся, если пригрежусь тебе во сне... И пригрезился. Крепко заснувшая деваха, — удивителен нтот первобытный сон < деревни!—еле отбилась от пригрезившегося хозяина, выекочила в коридор, дрожа всем телом, не решилась одна итги обратно... Дрожа, плакала: — Чтоб было, когда б опозорил,- -заклевали б отец с матерью в деревне, про- кляли... Да как же можно—у него жена есть... — (Клевета!—закричите вы, Анна Андреевна.—Откуда—ты знаешь? Почему мне неизвестно?! Все потому же, милая: в силу вашей невинности. А вот она, та самая простова- тая коммунистка, которую вы считаете беспросветным романтиком, витавшим в обла- ках,—она нашла путь к сердцу простодушной девахи-подростка,—она знает. Не вери- те.—спросите... Мы все романтики, оторвавшиеся от жизни. Откуда нам быть... столь невинными? Но не яритесь, Анна Андреевна, на супруга вашего, прошу вас. Отрыв от жи- вого дела, от общественности, от великих идей века—в лоно нэпманово, к кухне, к горшкам, к картошке—ведет, неизбежно и безоговорочно, как рок, к потрясению «мо- 1>альных устоев», к погрязанию в тине разложения. Классовая деградация делает свое дело. И опять подтвердился «тезис», Анна Андреевна! 2